– Не всегда, – сказал водитель, уже чувствуя, что пассажир подсел в машину не совсем обычный, хотя, может быть, просто до чертиков перепил, но мужик здоровый, и алкоголь его еще не разобрал настолько, чтобы он завалился и заснул.
Сам таксист тоже был парень не слабый и звал подобное действие алкоголя по себе.
– Гульнули?
– У одного козла юбилей.
– Понятно…
– До пятидесяти, скотина, дожил. Хотя, лучше бы ему, уроду, и не родиться.
– Значит, Бог так хочет.
– Не хочет он этого. Бог.
– Кто знает… – таксисту стало немного не по себе, настолько мрачно вещал пассажир, словно повеситься собрался.
Он покосился на монтировку, лежавшую на коврике возле ног. Монтировка была хорошая, тяжелая, с резиновой ручкой. Такой, если заедешь, то наверняка голову раскроишь. Он уже пожалел, что сам зацепил этого мрачного пассажира, предложил подвезти, а ведь мог бы его и объехать.
– Так куда мы едем?
– На Лосиный остров.
– В лес?
– Нет, на край, к акведуку поехали.
– К акведуку, так к акведуку, – с трудом выговаривая мудреное слово, парень на перекрестке повернул влево, затем на светофоре повернул вправо, выбирая кратчайшую дорогу, чтобы как можно скорее избавиться от странного пассажира, пока тот еще не вырубился.
Но ноздри у Хоботова уже трепетали, он вроде бы оживал, а не впадал в сон и пьяное забытье.
– Может, музыку включить? – благодушно спросил таксист.
– Если тебе нравится, включи.
Парень нажал клавишу, зазвучала музыка – разухабистая эстрадная попса на три аккорда. Минут через тридцать машина уже была у акведука.
– Ну, вот и приехали. Где останавливаться?
– Чуть дальше. Тормози.
Парень нажал на тормоз, и машина, проехав метров пять, взвизгнула колодками и замерла. Таксист указал на счетчик.
– Сейчас, подожди. Так ты веришь в Бога?
Таксист кивнул, уже предчувствуя неладное. Хоботов полез за пазуху, но тут же, словно передумав, рванулся вперед. Его пальцы сошлись на шее таксиста, и салон заполнили истеричный хохот и хрипение.
– Посмотрим, поможет ли тебе Бог!
Крестик на цепочке раскачивался как маятник, даже стучал о стекло. Таксист, хрипя и дергаясь, дотянулся до монтировки, но в тесном салоне размахнуться было крайне тяжело. Он ударил, зацепив локтем за сиденье.
Монтировка достигла цели, но удар получился хоть и резкий, но не очень сильный.
Железный прут рассек скульптору висок, кровь потекла по уху, щеке, на шарф, затекая под него. Парень хрипел и рвался. Еще раз нанести удар он не смог, монтировка выпала из слабеющих пальцев. Он еще немного дергался, когда пальцы Хоботова разжались.
Таксист мелко вздрогнул и завалился на бок.
Хоботов взял его за волосы, посадил ровно. Затем повернул ключ в замке зажигания. В салоне погас свет.
Он вытащил окровавленной рукой из кармана нож и, держа левой рукой парня за голову, вырезал на затылке крест.
– Ну что, помог тебе твой Бог? – Хоботов сорвал крестик с зеркальца и вышел из машины.
Как он добрался до мастерской, он не помнил. Пришел в себя лишь у двери с ключами в руках. Он ввалился в мастерскую, освещенную неверным ночным светом, закрыл за собой дверь, затем включил подсветку, направив лучи на станок, сдернул мешковину, которая уже подсохла. Он сбросил пальто прямо на пол, стащил пиджак, развязал липкий, тяжелый от крови шарф и в таком виде принялся лепить.
Он работал до утра. Лишь стирал грязной рукой кровь, когда та заливала глаз, и тут же вновь брался лепить, пачкая глину темной кровью. Скульптура постепенно становилась пятнистой.
Он прекратил работу с первыми лучами солнца. Вымыл руки, сунул голову под холодную воду, затем залил рассеченный висок остатками виски, перевязал голову полотенцем, на котором розовым пятном выступила кровь, затолкал в ящик для перевозки скульптур перепачканные пальто, пиджак, шарф, рубашку, брюки, сверху бросил на них мокрые ботинки, закрыл ящик крышкой и долго, суетливо искал молоток и гвозди.
Наконец нашел. На лице появилась блаженная улыбка, растерянная, сумасшедшая, но крайне довольная.
Он забивал гвозди так, как может забивать их человек в крышку гроба, в котором лежит его злейший враг.
Наконец работа была закончена. Хоботов понял, что он измотан, голова болит, самое время лечь спать. Он завалился на диван, накрывшись одеялом, даже не положив под голову подушку. Он уснул мгновенно. Перед глазами еще плыла, клубилась, извивалась бесконечная змея, оплетая и опутывая своим телом все живое – опутывая и убивая. Скульптуру он не накрыл, и лучи солнца, попав на влажную глину, поблескивали на темно-бурых пятнах, как они поблескивают на мокрых осенних листьях.
* * *
– Двадцать восьмой! Двадцать восьмой! – взывала диспетчер автопарка. – Почему не отвечаете? Куда пропали? Будто мне это надо, – в сердцах добавила женщина.
Если бы дело касалось вызова или работы, то она, возможно, и отключила бы микрофон, но чисто из женской солидарности пыталась связаться с двадцать восьмым.
– Вам жена звонила, просила перезвонить ей, слышите, двадцать восьмой?
В динамике звучал лишь треск, отрывки разговоров, не предназначавшихся для диспетчера.
– Оленька, видел я двадцать восьмого, – прозвучал приятный мужской голос, – у Лосиного острова на акведуке стоит. Заснул, наверное.
– Двадцать восьмой! – еще раз полетело в эфир.
Естественно, мертвый таксист ответить не мог, лишь голос диспетчера звучал в остывшей машине. Мимо неподвижно стоящего такси изредка проезжали автомобили, но кому какое дело, стоит себе машина и стоит.
Может, пассажир вышел, попросил подождать, вот таксист и дремлет. Плафон же выключен. Ночная жизнь в этом районе не такая уж и бурная, это не самый центр, где полно ночных магазинов, ресторанов, баров.
Двое поздних гостей выбрались из подъезда. Такси по телефону вызывать не стали, посчитали, что это дорого. По лестнице от дома спускались, придерживаясь за перила, ноги ставили неверно. Мужчины, казалось, специально были подобраны для пары: один высокий, худой, другой низкий и толстый. Низкий считал себя более трезвым, поэтому постоянно давал советы, как лучше двигаться, чтобы не упасть.
– Да ты смотри… – дальше шло непечатное слово, употребляемое толстым и низким так же часто, как употребляется в английском языке определенный артикль «the». – Лед повсюду!
– Пошел ты! – худой остановился, перехватил руку, но не удержался.
Покрытые тонкой коркой льда металлические перила предательски скользнули в его пальцах, и худой кубарем полетел с крутой, искрошившейся бетонной лестницы.
