– Чтобы учить, надо самому уметь. Я правильно кумекаю?
– Правильно, – кивнул Штурмин, ему все больше и больше нравился этот здоровенный бородач, говоривший без экивоков, напрямую, причем все, что приходило в голову.
– А тебе-то самому убивать приходилось?
– Хороший вопрос, – сказал Штурмин. – А ты как думаешь?
– Если учишь, то, наверное, и сам умеешь?
– Вот ты и ответил за меня.
– Многих убил?
– Лучше не спрашивай, все равно не отвечу, потому, как не считал.
–А я знаю, скольких убил.
–Ты? – и Штурмин улыбнулся. – Что, тоже повоевать пришлось, в Афгане, небось?
– Не совсем там. Лучше не спрашивай, – почти повторив фразу Штурмина не ответил на вопрос Хоботов.
Мужчины с еще большим уважением посмотрели друг на друга.
– Выпьем, чтобы не убивать?
– Давай, – сказал Хоботов немного ледяным с металлическими нотками голосом и налил по полному стакану.
– Леонид, не гони коней. Я-то выпить много могу, но зачем?
– И я могу выпить много, – сказал Хоботов, – меня никто пьяным никогда не видел, под заборами не валяюсь.
– И меня тоже.
Мужчины незаметно для себя перешли ту черту, за которой начинается пропасть, и стаканы идут мелкими пташечками, не застревая в горле и не раздражая слизистую. Жидкость просто вливается, а как глотается, не замечаешь.
– Ты не будешь против, – сказал Штурмин, – если еще бутылку из твоих запасов возьмем?
– Бери хоть все. Для того и стоят, чтобы с хорошим человеком выпить.
– Один, случается, пьешь? – спросил Штурмин.
– Случается и пью. Иногда так заработаюсь, что потом не уснуть, и самое лучшее снотворное – стакан водки или виски.
– Виски?
– Виски я люблю, – мечтательно проговорил Хоботов" – и ты мне этот напиток не порочь.
– Самогонка самая настоящая, я пробовал.
– Ты его плохо распробовал, – сказал скульптор и полез в бар, загремев бутылками.
Искал рьяно, но оказалось, что есть водка, есть коньяк, есть вино, а виски нет – только пустые бутылки.
Штурмин рассмеялся:
– Ищешь как алкоголик заначку с утра – рьяно.
– Нет, гостя хочу угостить. У меня целый ящик стоит, я оптом закупаю. Сейчас, – и он отправился в комнатку, служившую кабинетом.
Из-за письменного стола он вытащил запечатанный картонный ящик и тут же разорвал его, именно разорвал, а не распаковал. Взял две бутылки, как бы взвешивая их в руках и прикидывая, сможет ли уговорить полтора литра. Решил, что вдвоем – смогут.
Когда Хоботов вышел к Штурмину, то увидел того сидящим с газетой в руках. Газеты лежали на нижней полке журнального столика. Скульптор тут же остановился, с его лица смело улыбку. Штурмин читал отчерченную маркером заметку из раздела криминальной хроники, в которой говорилось о маньяке, душившем сильных мужчин. Было там сказано о слесаре и о таксисте.
– Вот оно, виски – благородный напиток. Шотландский, отличный, сейчас попробуешь, – Хоботов выдернул газету из рук Штурмина и бросил ее на диван. А затем, высоко держа бутылку, стал наливать в стаканы.
* * *
Маша Хоботова добралась до мастерской отца на автобусе. Те деньги, которые он дал ей в прошлый раз, девушка истратила очень быстро. Она купила себе ботинки, а матери перчатки. Остальные ушли неизвестно куда – испарились: на кофе, на вино, на сигареты.
И теперь она нуждалась в улучшении финансового положения, то есть в подпитке. А так как деньги ей взять было негде, кроме как у отца, то она и приехала к его мастерской. Уже издали Маша увидела свет в окнах и даже обрадовалась.
«Работает папашка, денежки зарабатывает. А когда папашка работает, он не пристает с расспросами, сунет денежку и вытолкнет в дверь».
Особо любезничать с отцом ей не хотелось, все-таки разные они были люди, и если говорили больше десяти минут, то обязательно ссорились. Уже приготовив радостную улыбку для встречи с отцом, она подошла к двери. Но затем любопытство взяло верх, и Маша заглянула в окно, уцепившись пальцами за край жестяного карниза.
– Вот же, черт! – сказала Маша. – А отец-то не один, и не с женщиной.
«Если бы с женщиной, дело решилось бы просто: вошла, получила деньги и тут же, чтобы не мешать, удалилась».
А отец мало того, что был не один, так еще пил свой любимый напиток – виски. Маша знала, в такой момент лучше ему под руки не соваться, денег не получишь, а нагоняй устроит по полной программе, припомнит все. А этого девчонка не любила.
– Вроде, много уже выпили, – глядя на стол, пробормотала она и посмотрела на циферблат огромных наручных часов, где не было ни одной цифры, а только стрелки.
«Денег на пару чашек кофе у меня хватит. Пойду, потусуюсь в какой-нибудь кафешке или барчике, а потом вернусь».
И она, развернувшись, перепрыгивая через лужи, через грязные шумящие ручьи выбралась из двора.
«Будь ты неладен, папашка, только ботинки из-за тебя перепачкала! А шузы классные, сто пятьдесят баксов отдала. Таких ни у кого нет в классе, только у меня, да еще у Катьки похожие. Правда, ее – сотку стоят, а Катька врет, что двести. Я то цену ее шузам знаю, а она – моим».
Маша добралась до первого попавшегося барчика, но что-то он ей не понравился. Слишком уж много было там народа, слишком много небритых здоровенных парней в турецких куртках, от которых, как знала Маша, пахнет сырой или даже мокрой кожей. Она нашла другой барчик, метрах в ста пятидесяти от первого, там народу было поменьше. Она вошла, осмотрелась. Затем, улучив момент, когда мужчина слез с высокого табурета и направился в туалет, забралась на его место и постучала по барной стойке.
Подошел бармен:
– Вам чего?
– Добрый вечер, – буркнула Маша. – Мне спички.
– И все?
– Еще кофе, – буркнула девушка и, вытащив из кармана пачку сигарет, быстро прикурила.
Когда мужчина в сером плаще вернулся с мокрыми руками из туалета, его место оказалось занято. На табурете сидела худощавая девчонка.
– Это… – начал мужчина.
– Что это? – буркнула Маша. – Чего пристаешь?
Я не съемная.
– Место мое.
– Твое место? Где табличка, папаша, что место это твое?
– Какая табличка?
– А, да ты колхозник, не знаешь, что табличку надо ставить, мол, пошел в туалет пописать, место не занимать.
Мужик смутился. Такого он от девчонки-переростка не ожидал услышать. К тому же посетители уже обращали на них внимание.
