«Аллё, это я — Мина! Сейчас забегу на пять минут! Ну, как дела? Что новенького? Я только что, увидела, что вы от Шнауцера вышли! Что он сказал, что новенького?». — «Хочет, чтобы вы стали Facharztin и заменили Люлинг». — «Да! Ой, как интересно! Но эта змея ведь не даст характеристику!». «Шнауцер сказал, что даст», — почему-то сообщил я Мине Барсук. — «Пусть только попробует не дать! Кто она такая, чтобы не дать?! Я так ей дам, что мало не покажется, разнесу! Я тут о ней столько материала собрала — до конца жизни не отчистится! Всё в Ärztekammer отправлю, и мало ей не покажется! Я её не боюсь! Не таких видели! Узнает наших, если не даст характеристику! Это её вина, если я чего-то не знаю, что-то не умею — значит, она не годится как учитель! Я ей такое устрою, что мало не покажется! А что, Шнауцер хочет, чтобы я работала?! Да он, вообще, я вам должна сказать, неплохой мужик! А Силке, вообще, такая прелесть баба! И что только её муж ещё хочет — сволочь такая! Она мне всё рассказала! Он её вроде ревнует к Шнауцеру? Подумаешь, Отелло! Ой, у меня тоже такая любовь-морковь! Вот только когда Люляшка уйдёт?!». — «Когда даст вам характеристику». — «Да мне, честно скажу, как-то всё равно, будь что будет, всё надоело! Побегу к моей Люляшке! Я никому зла не желаю, иногда мне её даже жалко, но сама виновата! Пусть только попробует не дать характеристику, сживу со света! Спасибо за поддержку, потом забегу! Пока! Будете у себя?».
«Уже неделю, как готов новый трудовой договор для Люлинг, — сообщила Кокиш радостно на конференции “высшего руководящего состава кадров”, — а она его не подписывает!». «Гнать её!» — воскликнул Дегенрат. «Да, да, она невозможная!» — согласилась Клизман. «Но не волнуйтесь, — успокоила всех Кокиш, — договор я ей составила как Kundigung (увольнительный договор)! Или она его подписывает, или идёт!». «Она последнее время очень несчастной выглядит», — объявила секретарша Пирвоз. «Поэтому дольше работает, — рассмеялась Кокиш, — это я давно заметила, — обрадовалась Кокиш, — чем работник несчастней, тем он лучше работает! Мы ещё должны решить с поваром Антонеску, — продолжила Кокиш, — он последнее время стал невозможным!». «Furchtbar, furchtbar! — подтвердила секретарша Пирвоз. — Ходит, как профессор!». «Нужно сделать у него на кухне ревизию», — объявила Кокиш. «А почему мы его терпим?! — возмутилась Клизман. — Неужели из-за того, что он друг Шнауцера?!». «Ничего, Шнауцер уже постепенно меняет своё мнение о нём, и я об этом позабочусь! — пообещала Силке Кокиш. — Так, что нам ещё надо решить?» — спросила она у себя. «Я взялся за Пусбас, и она уже переписала 10 выписных эпикризов! Не могу сказать, что многим лучше, но ещё перепишет!» — сообщил Дегенрат новости из своего «цеха». «Ну, а у вас, дохтур?» — вновь, как турка обратилась ко мне Кокиш, посмотрев на меня очень серьёзно. «У меня сейчас амбулаторных больных больше, чем стационарных», — сказал я и достал листок со списком больных, на который тут же покосилась Клизман. «Почему?! — возмутилась Кокиш. — Почему у вас амбулаторных больше, чем стационарных?! Мы же решили, амбулаторных постепенно вообще вытеснить!». «Потому что стационарных пациентов становится меньше, — пояснил я, — их всего сейчас 29, а у меня амбулаторных 36». «Мы что здесь собрались обсуждать! — возмутилась Клизман. — Нам нужно решить вопрос, почему в клинике больных становится меньше! Куда делись больные?! А не то, что где-то их больше становится!». «Да, да, — согласилась Кокиш Силке, — если так дальше будет, то мы не вытянем клинику». «Бывшие стационарные больные, сейчас у меня амбулаторными стали. У меня из 36 амбулаторных больных — 34 бывшие стационарные». «Я же сказал, — вставил Дегенрат, проигнорировав, не желая понять, мой намёк, — мне меньше надо быть в клинике и больше ходить по праксисам, врачам! Делать рекламу! Я, конечно, с удовольствием веду больных! Я это дело очень люблю! Но жалко, что клиника в моём лице, теряет такого ценного “лиферанта” (поставщика) больных! У меня праксис забит больными!». «Так, дайте их сюда, нам!» — ехидно захихикала Клизман. «Я бы с удовольствием поделился, но они, знаете, привязаны исключительно ко мне! И к другим не пойдут! А я не в состоянии вести их здесь». «Сколько у вас сейчас здесь больных?» — поинтересовался Кокиш у Дегенрата. «Точно сейчас не помню», — глубоко задумался Дегенрат. «Один!» — напомнила ему Клизман. «А у вас?» — спросила Кокиш у неё. «У меня пять!» — гордо ответила Клизман. «А у Пусбас?» — спросила Кокиш. «У Зибенкотена десять, остальные у Пусбас», — объявила Пирвоз. «Это сколько же получается?» — подсчитывала Кокиш. «Семь», — тут же подсчитал Дегенрат. «Пять», — поправила его Клизман. «Тринадцать», — уточнил я. «Может быть, вы возьмёте, доктор, хотя бы трёх больных, которые поступят на следующей неделе?!» — предложила мне выход из положения Клизман. «Возьму», — согласился я. «Ой, да! Да, да, да, да, да!» — запрыгал на стуле Дегенрат. «Что с вами? — спросил я его. — Никак оргазм!». «Почему?» — покраснел Дегенрат. — «Ну, вы же психоаналитик!». Клизман захихикала. «Возьму, — заверил я, обращаясь к ней, — если вы возьмёте моих 45!». «Ладно, — подытожила Кокиш, — надо доставать больных!». «Давайте уволим Пусбас, — предложил выход Дегенрат, — она портит больных, вгоняет их в регрессию, не конфронтирует с ними, поэтому они и уходят!». «От неё как раз ни один больной не ушёл раньше времени», — уточнил я. «Потому и не уходят, что она не конфронтирует с ними! — поправил меня Дегенрат. — Я хотел сказать: — не приходят из-за этого! Авторитет клиники падает!». «Ну, хорошо, давайте переведём её на 20 часов в неделю», — предложила компромисс Кокиш. «Тогда нужен ещё один врач, мы одни не справимся!» — сказала Клизман. «Шнауцер никого больше не возьмёт, пока так мало больных», — заверила Кокиш. «Ну, на часы Пусбас», — предложила Клизман. «У меня есть один очень хороший симпатичный мальчик серб — Марко Бомбелка!» — предложил Дегенрат. «Ну хорошо, пусть придёт на беседу», — согласилась Кокиш. «Давайте его раньше проверим! — предложила Клизман. — Я вот на праздники не могу дежурить! Пусть он вместо меня подежурит, ему, наверное, нужны деньги, и мы его все увидим! Или он очень хороший мальчик, как говорят?!». «Да, да — хороший, даже очень!» — заверил Дегенрат Клизман. «Кто из них пассивный, а кто активный? — подумал я. — Дегенрат и в мальчиках, значит, знает толк!».
«Мальчик» по фамилии Бомбелка пришёл как раз сменить меня с дежурства: хрупкий, с длинными ресницами, что говорило в пользу того, что в детстве много плакал — серб, рождённый в Германии. Несмотря на его хрупкость, на любое высказывание отвечал раскатом гогочущего смеха, закатив при этом ещё и голову назад. «Я знаю немного русский», — порадовал меня Бомбелка. «А, ну!» — предложил я ему. «Об, об, обана матер!» — наконец, выдавил из себя Бомбелка. Пришлось его поправить, как правильно. «А-а-а-а, — загоготал Бомбелка, — спасибо, мои родители лучше меня знают, они в Сербии». «Сволочи американцы!» — посочувствовал я ему. «Да, а почему?» — не понял нежный серб. — «Ну, как же! Сербию бомбили! А теперь и албанцы сербов убивают!». «А, да, точно!» — согласился Бомбелка. И я понял, что судьба сербского народа его беспокоит меньше меня. «Ну ладно, буду дежурить!» — сказал он, глянув в сторону столовой, и проглотив слюну. «Дежурство начинайте всегда со столовой!» — посоветовал я и отвёл Бом-белку в столовую, представил его повару Антонеску и попросил хорошо накормить мальчика Бомбелку.
