Во всяком случае, так выразился Борис. Впрочем, он как-то по молодости и пиво собачьим кормом закусывал. Лично мне лапша в сухом виде не очень нравилась.
— Может, поищем какую железку, — предложил я. — Воду погреем и заварим по-человечески.
Бессмысленность предложения дошла до меня быстро. Колян просто пожал плечами и продолжил хрустеть макаронами. Борис же, при упоминании о железе, подтянул к себе ящик с инструментами.
Я вздохнул и, решив не выпендриваться, захрустел лапшой. Как все.
Брат жевал и неторопливо раскладывал перед собой содержимое ящика. Ржавые гаечные ключи, наборная отвертка, ножовка, подернувшаяся рыжими пятнами. Борис преобразился, просиял, словно у него в голове лампочку включили. С абсолютно счастливой рожей достал топор.
— Брат, я дарю тебе саперную лопату, — торжественно сообщил Борис, будто оглашал завещание, по которому мне доставался как минимум небольшой остров в Тихом океане.
— Нашел себе новую игрушку?
— Э-э, Глебыч, — встрял в разговор Колян. — Это не игрушка, это оружие, н-на.
На Бориса он смотрел с плохо скрываемой завистью. Было видно: Колян жалеет, что не нашел ящик с инструментом первым.
— Орудие труда, — утешил я его. — Чтоб топор стал оружием, нужно уметь с ним обращаться.
— Не обязательно, — покачал головой Борис. — Топор штука замечательная. Какой стороной не кинь, все равно попадешь.
— Берсерк среднего звена, — усмехнулся я и осекся.
Подначка прошла мимо. Это я простой риэлтор, средний класс.
Борис, хоть и младше на пять лет, а хватка у него что надо. Деловая. Пока я манагерствовал, а потом сдавал-продавал чужие квартиры, брат успешно строил собственный бизнес.
Борис молча ухмылялся. Надежда, что он не понял моей реплики, таяла как воск. И услышал, и понял. И гораздо раньше, чем я сообразил, как облажался.
— Ладно, — пробормотал я. — Фиг с ними, с вашими топорами-лопатами. Дай мне пилу.
Борис подначивать не стал, молча протянул ножовку.
— Спасибо.
— Еще заходи.
Я поднялся с ножовкой в руке и направился к кустам.
— Эй, — хрипло окликнул Борис.
Я обернулся.
— Ты куда, брат?
В его голосе прозвучали нотки беспокойства.
— До ветру, — соврал я. — Скоро вернусь.
Он посмотрел недоверчиво. Сказал:
— Не задерживайся. Темнеет.
Я кивнул и зашагал сквозь кусты обратно к дороге. Идея возникла давно, когда Борис только выудил ножовку.
Кусты хлестали ветками, вокруг все шуршало и стрекотало не по-московски. Так стрекочут насекомые под вечер на лугу, у опушки леса.
Птицы притихли, чувствуя близкую ночь. Окружающий мир менялся. Звучал по-другому, пах по-другому и жил совсем не так, как должен был жить на Киевском шоссе.
Зябко ежась — не от холода, а от напряжения, — я вскарабкался по откосу и выскочил на дорогу.
Немного промазал. Остановка осталась метров на пятьдесят в стороне.
Я развернулся и быстро зашагал вдоль шоссе.
Солнце скрылось, подкрасив небо над горизонтом розовым. Наметились сумерки. Но фонари не загорались, фары не светили, не горели огни заправок, домов и магазинов. Ни рядом, ни вдалеке. И людей не было, хотя нельзя было пожаловаться на отсутствие жизни.
Возле остановки я притормозил. Сел на остов скамейки, убрал очки в футляр, приладился и, выбрав удобный угол, стал пилить проросшее сквозь разбитую крышу дерево. Заныло поцарапанное плечо. Ножовка оказалась тупой и ходила неохотно, но сгущающиеся сумерки и незнакомые ночные звуки нового мира добавляли адреналина в кровь, заставляли шевелиться быстрее.
Придерживая ствол, я допилил до конца, не давая дереву упасть. Когда зубья пропахали последние сантиметры древесины, аккуратно уложил ствол на бок и поглядел на спил.
Спина вспотела. По позвоночнику скользнул знакомый холодок. От затеи я не ждал ничего хорошего, но это было слишком.
Я судорожно сглотнул. Во рту пересохло. Жаль, воды с собой не взял. Где-то недалеко, будто издеваясь, расхохотался проснувшийся филин.
Пора возвращаться, но не тащить же с собой все дерево.
Я опустился на колени, взял сантиметров на двадцать выше спила и начал с остервенением елозить по стволу тупой ножовкой. Аккуратность и ровность второго разреза меня уже не заботила.
Рука болела, с непривычки вздулась пара пузырей. Футляр с очками от энергичных движений болтался на шее, как аритмичный маятник. Сумерки густели. Я торопился…
К костру вернулся уже почти в темноте. Огонь сквозь кусты был заметен издалека. А голос Коляна вообще разлетался на всю округу.
— …проснулся, н-на, по телу какие-то золотистые мурашки бегают. Думал, всё, допился. Проморгался, вроде пропали, — закончил он фразу.
— Та же фигня, — хрипло отозвался Борис. — Кстати, а число у тебя какое было, когда заснул?
— Число?
— Ну, дата.
— Н-на! Чтоб я помнил… Я как-то больше по дням недели… сейчас…
Колян зашлепал губами, прикидывая в уме.
— Двадцать восьмое июля, — выдал он наконец. — Точно! Как раз начальство за деньгами уехало. Зарплату кинуть должны были.
Колян замолчал. Я подошел вплотную к костру и остановился. Борис, заметивший меня еще несколько секунд назад, состроил недовольную рожу.
— Ты где шлялся до сих пор? Лапша застряла? Она вроде сухая была.
Сил препираться не было. Я молча бросил на землю полено.
— Смотрите.
Колян подхватил деревяшку. Повертел в руках. Продекламировал:
— Над Италией обширной солнце светит с наглой мордой, а под лесенкой в каморке Папа Карло пилит бревна. Хочет сделать Буратину…
— Это что? — оборвал его излияния Борис, глядя на меня снизу вверх.
— Дерево помнишь? — спросил я, чувствуя, как дрожит голос. — Которое на остановке через лавочку проросло?
Борис кивнул.
— Я его спилил. Считай годовые кольца.
Брат хмыкнул с уважением. Протянул руку забрать у Коляна полено.
— Двадцать восемь, — обронил я, не выдержав.
— Что? — опешил Борис.
— Двадцать восемь колец. Этому дереву двадцать восемь лет. И чтобы прорости через асфальт нужно было еще какое-то время. Так что мы спали лет тридцать. Это как минимум.
Борис смотрел сквозь меня. Складка на лбу стала глубже. Или просто от всполохов костра сгустились тени?
Я ждал, когда мой всезнающий, рациональный брат выдаст какое-то логичное объяснение. Выдаст хоть что-то.
