Впрочем, понемногу рассуждения становились все откровенней и прямолинейней; стало ясно, что нереальным автор именует запределье, кое в его понимании «изнанка эфирной стихии, составляющей саму основу мироздания».
Ну да – напиши прямым текстом, что небесный эфир и запределье суть одно и то же, и мигом в келью монастыря на вечное покаяние отправишься, а так лишь самые упорные книжники посыл поймут, да и отбрехаться на суде всегда можно. Ну почти всегда…
Я перевернул очередной лист и обратил внимание, что он заметно плотнее соседних. Присмотрелся – так и есть, это слиплись страницы, пришлось аккуратно разделять их, подцепив краешек ногтем. Мучился отнюдь не зря: три абзаца оказались отмечены вертикальной чертой, рядом с безобразной кляксой на свободном поле чернела экспрессивная приписка: «Вот он, ключ ко всему!» – а далее следовало совсем уж неразборчивое добавление: «Забытый князь запределья?» Неровный угловатый почерк я узнал сразу; пометки были сделаны рукой профессора Костеля, чернокнижника и моего бывшего наставника.
«Вот он, ключ ко всему!»
Ключ?! Неужто попытки раздобыть это еретическое учение окупились сторицей? Неужели именно размышления Алфихара Нойля столь сильно повлияли на профессора, что тот вознамерился обуздать одного из князей запределья?
Я шумно выдохнул и даже потряс головой, но опасения оказались напрасны: приписка со страницы никуда не исчезла. И столько экспрессии, столь восторга! Я хлебнул грушовицы, закрыл левый глаз, чтобы не двоились буквы, и углубился в чтение.
«Нереальное нереально! Запределье суть мусорная яма, заполненная обрывками мыслей, чаяний, молитв и страхов, силу которым придает извращенный несовершенством человеческой природы небесный эфир. Нет ни демонов, ни ангелов, но есть напитанные силой образы, сотворенные коллективным бессознательным и верой людей в сверхъестественных существ. Именно вера в действенность формул призыва вырывает из небытия тварей, именуемых порождениями запределья, именно вера в действенность ритуалов дарует чернокнижникам над ними власть. И ровно так же суеверная убежденность простецов в существовании загробной жизни воплощает в реальность воспоминания об умерших родственниках, рекомые беспокойными духами, а столь ужасающими чертами их наделяют страх смерти и чувство вины. Вполне логично, что фанатичная вера священников оказывается сильнее суеверий и легко стирает из реальности то, чему здесь не место. Вот и вся разгадка феномена экзорцизма.
Но наивно полагать, будто воображение одного-единственного человека способно сравниться с невыразимой мощью коллективного бессознательного, особенно в части корневых легенд и ключевых архетипов. Именно поэтому призванные неопытными демонологами твари столь слабы, именно поэтому чернокнижники столь жадно выискивают всяческие упоминания о потусторонних созданиях и в особенности – об их истинных именах. Пропущенный через сознание одного человека эфирный поток ничтожен, но, если задействовать образы, придуманные много раньше и закрепленные истовой верой множества людей, результат превзойдет ожидания. И здесь скрывается ответ на вопрос, отчего столь непокорны демоны и почему никому еще не удавалось навязать свою волю ангелам. Бессчетное множество людей верит в них прямо здесь и сейчас, и одному человеку, пусть даже с кристальной ясностью мысли, не переломить чужих представлений о том, как надлежит вести себя столь могущественным сущностям.
Отсюда и казус вон Рута, отсюда и прочие слухи об адептах, которые сумели вернуть из небытия забытых языческих богов и получили возможность навязывать им свою волю. Одиночке не выстроить крепость и не отбить ее у толпы защитников, но один-единственный человек может овладеть заброшенным замком, главное только иметь представление о его расположении, потайных ходах и ловушках».
Стиснутая мертвой хваткой кружка лопнула в пальцах, окропившая стол грушовица забурлила и вспыхнула бесцветным, с голубыми лепестками пламенем. Правивший оселком клинок шпаги маэстро Салазар вскочил на ноги и уставился на меня во все глаза; я заставил себя разжать кулак, и на пол посыпались черепки.
Ангелы небесные, ну что за осел?!
– Микаэль, – ровным голосом обратился я к подручному, – скажи, что ты не ограничился одной бутылкой этого пойла!
Маэстро выразительно хмыкнул, но от комментариев воздержался и молча ушел к себе в комнату. Заливший стол напиток уже погас, так что я просто отодвинул книгу в сторону и задумчиво изучил левую ладонь, на той не обнаружилось ни царапины. Дрожали пальцы, да только дело было исключительно в нервах. Я понял, чего добивался профессор Костель, и не знал, плакать мне теперь или смеяться.
Осел! Чванливый самоуверенный осел!
Роберт Костель ничто не принимал на веру и высмеивал во время лекций даже признанных авторитетов, а его язвительность стала среди школяров притчей во языцех, но я и помылить не мог, что упоение остротой собственного разума приведет профессора к ереси нигилизма.
Архиепископ Фредрик заблуждался, полагая Алфихара Нойля безобидным распутником. Этого мыслителя стоило отправить на костер за любой из очерченных моим покойным наставником абзацев. Слишком уж крамольными были высказанные им утверждения о нереальности ангелов небесных и демонов запределья. Слова о том, что они созданы неким «коллективным бессознательным» и являют собой напоенные эфиром верования людей, прямо подводили к мысли об отрицании Вседержителя. Что если пророк просто убедил своих последователей в существовании владыки небесного?
Ну конечно! Как же мог профессор Костель пропустить столь яркие славословия могуществу человеческого разума? Он вознамерился подтвердить их с помощью позабытого всеми князя запределья, которого посчитал «заброшенным замком». Насколько помню, Осиному королю было уделено немало страниц в «Именах всех святых»; то ли профессор выбрал его за наиболее проработанный образ, то ли из-за каких-то личных качеств мнимого праведника.
Роберт Костель не собирался призывать Осиного короля, он лишь хотел выдернуть из запределья и напитать эфиром чужие воспоминания и представления о нем! Мой слишком самоуверенный наставник принял за аксиому отсутствие у потусторонних созданий собственного разума и потому рассчитывал навязать созданному в ходе ритуала образу свою волю. Как же он должен был гордиться остротой интеллекта, если решился проверить на практике этот «истинно научный» подход в демонологии!
Накатило омерзение; я сплюнул и потянулся разорвать злосчастную книгу надвое, но на глаза вовремя попался экслибрис. Ну нет, от этого тома еще выйдет прок!
– И что это было? – спросил маэстро Салазар, протягивая мне принесенную из комнаты бутылку.
Ответа он не дождался. Я лишь неопределенно пожал плечами, забрал грушовицу и ушел в спальню, не забыв прихватить с собой и «Рассуждения о нереальности нереального». Там уселся на широкий деревянный подоконник, зубами выдернул пробку и надолго приник губами к горлышку запрокинутой бутылки. Внутрь потек жидкий огонь, но я не остановился, пока не ополовинил сосуд, ведь разочарование жгло куда сильнее алкоголя. Да еще желтело за облаками разбухшее пятно полной луны…
