О ужас. Я ещё и малолетняя убийца, вдобавок ко всему. Между тем, ответа от меня все ждали.
— Я не помню. Я ведь до сегодняшнего дня не в ясном разуме была.
— А что, ежели твоё прояснение скоро опять кончится? — опасливо спросил меня Фокк.
— Не кончится. Я ведь в разум как пришла теперь, так уже и захотела бы выйти — а не получится.
Фокк отошёл к народу и они начали совещаться. Я стояла паинькой, навострив уши. Вроде склоняются к улучшению моей участи… Даже не знаю, как так получилось, но тут я нечаянно всё испортила, звонко чихнув. И надо ж такому быть, что этим чихом я случайно напугала какого-то особо нервного крестьянина с тонкой душевной организацией, испугавшегося несомненно начинающегося у меня приступа безумия. Где-то вдобавок забрехала собака и заголосил младенец, усугубив ситуацию. В двери возникла нездоровая паника, и народ дружно попятился от хлева. Ну всё, тушите свет.
А свет и так почти погас. Наступившие сумерки никак не способствовали освещению и без того тёмного хлева.
— Ты это… — сказал подошедший ко мне Фокк, — посиди пока тут, до завтрева. Обчество так решило.
— Постель мне принесите и еды нормальной.
— Ишь ты, постель тебе сюды! — возмутился мужик.
— Тогда не сюды, а туды!
— Куды — туды?
— Куды, куды… — начала закипать я, — Сейчас яйцо снесёшь, раскудахтался. В дом! Я ведь не свинья, чтобы прямо так спать.
— Поесть принесу, — заупрямился мужик, — а поспать сегодня прямо так и придётся. Обчество решило.
— Вот всем "обчеством" вас король и прикажет пороть, чтоб неповадно было аристократов в клетках да в хлеву со свиньями держать!
Дядька тяжело вздохнул и удалился, почёсывая свой зад, явно предчувствуя неминуемую правоту моих слов.
Вскоре он вернулся, притащив мне какой-то драный зипун да краюху хлеба, лежащую на металлической кружке с водой.
- Ужин прямо королевский, — сказала я.
— Какой есть, — насупился мужик.
— Да я не в обиду, я правду говорю, — утешила я его, — Ужин такой в точности как в королевской тюрьме.
— На-кось, ташшы к себе вот, за рукав, — отмахнулся дядька.
Кое-как "вташшыв" зипун сквозь прутья решётки слабенькими девчачьими ручками, я уселась на него и принялась пить и есть. Когда подняла голову — мужика в хлеву уже не было. Я осталась одна, если не считать массово уснувших хрюшек, трогательно соприкасающихся друг с другом пятачками.
Ну вот, поела, теперь можно и… Нет, не поспать. Помагичить. Попытаться, во всяком случае. Закрыла глаза, расставила ладони, вызвала поток. Ну здравствуй, портальная магия, вот ты, значит, какая! Поток был похож внешне на камень опал — белёсая дымка с радужными переливами. Из курса общей теории магии я знала, что у телепортаторов главные камни для амулетов — тёмно-красный рубин или гранат традиционного цвета. Но только их поток магии слабо отливал в основном двумя цветами — бледно-розовым или голубоватым. А вот мой отражал наверное весь спектр, когда я подносила его к глазам и смотрела сквозь него на узкий огонёк окна жилого дома, просачивающегося сквозь стену хлева. Похоже, придётся мне где-то крупными бордовыми камнями разжиться, когда жизнь наладится. Эх, Жаргал, где теперь твоё наследство?
Рискнуть — не рискнуть переместиться? Если рискнуть, то совсем недалеко. Обессилеть до полусмерти это хиленькое тельце мне совсем не хочется. Как там рассказывал мне Цертт, не к ночи будь этот некромант помянут? Валент своей магией заставлял как бы соприкасаться то место, где он был, с тем местом, куда он хотел попасть. Закрыла глаза и сосредоточилась на ощущении пространства вокруг меня, читая знакомое заклинание, которым предваряла раньше сеансы магии вероятностей. А когда открыла, прямо на месте части решётки в клетке увидела маленький, в мой росточек, словно бы дверной проём. И тут же сделала шаг. А потом только выдохнула задержанный в лёгких воздух. Оглянулась — портал закрылся, решётка восстановилась, словно тут всегда и была. А меня внутри клетки уже не было, я стояла снаружи.
Эйфория — вот что я сейчас чувствовала. И ещё голод, хороший знакомый каждого практикующего мага. Выйдя из хлева, я огляделась. В доме, на подворье которого стоял хлев, свет в окне ещё не погас. Значит, далеко ходить не надо. Поднимаюсь на крыльцо, стучу. Бородатая физиономия дядьки Фокка, пытавшегося разглядеть незваного гостя, прилипла к ближайшему окну. Даже нос стал расплющенным, как у его хрюшек. Улыбаемся и машем, — открывай, мол, не менжуйся.
— Чего надо? — опасливо спросил Фокк, подойдя к запертой изнутри двери.
— Дайте попить, а то так есть хочется, аж переночевать негде.
— Я ж давал надысь.
— Опять надо дать. Растущему организму много еды требуется, аль не слыхал, Фокк?
Дядька потоптался, повздыхал, почертыхался в адрес тех рукожопов, которые толком клетку закрыть не умеют, да и впустил меня. Только в сени, правда.
— Вон, на топчан сидай.
Принёс он мне ещё хлеба, а в кружке на этот раз молоко было. Замечательное такое, свежее натуральное молоко, вкус которого совершенно позабылся мной, если даже я когда-то его и знала.
— Э-эх, — сказал с жалостью мужик, глядя, как я уписываю еду за обе щёки, и погладил меня по косматой голове.
— Спасибо, дядя Фокк, — сказала я, отдавая ему пустую кружку, — я наелась. Можно я тут посплю?
— Спи. Сейчас одеяло с подушкой дам.
Адский петух закукарекал откуда-то гораздо раньше привычного мне времени, ещё перед рассветом. Заскрипели двери, сторожко, но ощутимо мимо меня затопали люди, звякнули вёдра. Начался привычный крестьянский день. Я отвернулась к стене, накрылась колючим одеялом с головой и опять уснула. У меня сейчас каникулы по расписанию!
Проснулась, когда солнце уже ярко светило в маленькое оконце. Сходила на двор, нашла уборную и умывальник, которыми воспользовалась. Попросила у вышедшей из дома молодой бабы расчёску, но свои космы расчесать не смогла.
— Надо бы постным маслицем полить, попробовать, — посоветовала баба.
— Несите, — разрешила я.
Облили меня резко пахнущим подсолнухами маслом, взяли расчёску и стали продираться через очаговые колтунчики.
— Не бойся, тяни, я потерплю, — сказала я, — даже если где-то и выдернешь клок. Красота требует жертв.
— Аристократки, — уважительно протянула баба.
Потом помыли мне голову с душистым мылом, и посадили в доме за стол, как белого человека, а не как… не хочу даже вспоминать, аппетит себе портить перед оладьями с вареньем.
В разгар моего праздника живота вошёл дядька Фокк в сопровождении какого-то солидного господина.
— Вот, господин управляющий, это и есть, сталбыть, отродье, которое привезли давеча в железной клетке.
