Вдруг она перестала слышать пение и ощущать силу требований Бедных Детей. Взглянув в плотские глаза Кадиллака Духновенного, она увидела такое бурление ненависти, что задохнулась.
«Неужто он всегда меня ненавидел?» – подумала она и поняла, еще не успев додумать вопрос, что да, именно так, с момента, когда он взял ее за руку в той яме у рельсов, Кадиллак Духновенный ненавидел ее и завидовал ей: она – истинный сосуд Бога, а не сам себя сделавший и назначивший, как он. Он завидовал ее духовности, потому что сам мог позволить себе лишь скучную земную суетность в камуфляже святости. Он завидовал ей, ненавидел ее и каждый час бодрствования посвящал тому, чтобы ею манипулировать, ее развращать, чтобы в конце концов взять ее под контроль.
– Как же вы меня ненавидите, – прошептала она.
– Госпожа, простите? Я вас не расслышал. Какую весть вы дадите своему народу? Они ждут. – Он говорил отрывисто, поскольку лицемерил.
Таасмин Манделья сжала левый кулак. Ее ореол налился густым синим свечением, которое не скрыть от посторонних глаз.
– Мы с тобой враги, Кадиллак Духновенный, Юэн Дуромен, как себя ни зови: ты – мой враг и враг Бога.
– Это весть, которую вы желаете передать своему народу? – Пение стучало по ее нервам.
– Да! Нет! Скажите им: я избрана св. Екатериной, дабы служить ей посланницей в мире людей, потому что семь сотен лет она была Святой Машин, а теперь желает указать людям путь к Богу. К Богу, а не на фабрику. Так и передайте своим верующим.
Она зашагала прочь с балкона и вернулась в личные покои. Врага иметь так же здорово, как друга. После стольких лет никчемности Таасмин Манделья ощутила целеустремленность и могущество. Она – воительница Бога, боец за правое дело, ангел с пылающим мечом. Как же здорово. Просто отлично; ни одному пророку Приснодевы нельзя так себя ощущать.
Глава 41
Каждое утро в одиннадцать одиннадцать Арни Тенебрия вставала на конце койки, чтобы увидеть в зарешеченном окошке три вещи. По ходу перспективы это были апельсиновое дерево в терракотовом горшке, тридцать шесть километров засушливого Стампоса и одно голубое небо. Ни то, ни другое, ни третье не менялось даже в мелочах, однако каждый день в одиннадцать одиннадцать Арни Тенебрия стояла на койке, и не потому, что находила одно, и другое, и третье в малейшей степени интересным, а потому, что Фигли строго запретил ей вставать на койку (вдруг повешусь, поняла она), а так как он каждый день приходил точно в одиннадцать двенадцать, ей нравилось одерживать мелкую победу перед унижением ежедневных реабилитационных сеансов.
– Мисс Тенебрия, пожалуйста, э, не стойте на койке. Э, надзиратели этого не любят.
Небо – голубое. Стампос – бурый, апельсиновое дерево – пыльно-зеленое. Теперь можно спускаться.
– Утречка, Фигли. – «Фигли» – это Пракеш Торговани-Сингхармоник, реабилитационный психолог Чепсенитского Регионального Исправительного Учреждения: маленький, смуглый, робкий, поддатый, вечно ронявший диктофон и блокноты, он мог быть только Фигли и никем иным.
– Что у нас сегодня, Фигли?
Он экспериментировал с расположением на столе кассет, диктофона и блокнотов.
– Я, э, думал, что мы могли бы, э, продолжить с того, чем закончили вчера.
– А чем мы закончили? – Говорильные сеансы – трата времени правительства и его же денег. Она подозревала, что Фигли думает то же самое, но фарс нужно доиграть до конца, со всеми беглыми заметками и ложью, маленькой и не слишком, которых требовала пьеса.
– Ваши первые дни с Войсками Правды Северо-Западного Четвертьшария, э, разные половые, э, связи с ее членами. – Фигли филином уставился на нее через очки – бутылочные донышки. Арни Тенебрия сложила руки и уселась на койке. Открыла рот и принялась врать напропалую.
– Ну, после того, как я провела в Войсках Правды около полугода… все ничего, но такая скукотища… романтика ушла, остались длинные душные пыльные перегоны на трайках и сидение по двое суток в какой-нибудь жопе мира, подключенной к телекоммуникационной сети… если бы мы записывали музыку, все было бы куда круче. А так – вечно в дороге, я натерла себе мозоль между ног… на самом деле я хотела попасть в Отряд Боевой Службы.
– И что вы сделали? – Фигли нетерпеливо подался вперед. Вероятно, он уже слышал об этом на записях допроса. Арни Тенебрия вытянула руку и поскребла плоскостью ногтей по штукатурке.
– Пригласила Пасхала О’Хэра, командира Бригады Северо-Западного Четвертьшария, дегустировать нежные услады моего девятилетнего тела за коммуникационной будкой в штаб-квартире Забвенвилля. О’Хэр пополнял запасы в ШКСЗЧ в одно время с нами, упускать возможность было грешно. Вы и представить не можете, каким умелым он был любовником. – Фигли пустил слюну, что твоя собака Павлова. Арни Тенебрии выпускник Универсиума Льюкса, столь легковерно принявший сказочку о совращении и сексе цвета хаки за чистую монету, внушал отвращение. Того, что она рассказывала, никогда не было, но Фигли знать этого, ясно, не хотел. В Забвенвилле она и правда познакомилась с Пасхалом О’Хэром и обменяла все секреты д-ра Алимантандо на перевод в отряд боевой службы, а омерзительную историю о сексуальных унижениях, пытках, лишениях, страданиях и дисциплине вымучивала из себя по капле, чтобы подразнить Фигли. Для реабилитационного психолога он сам слишком уж нуждался в собственной терапии. Прыщавый извращенец. Она сочно описывала трехмесячную боевую подготовку, а в кинотеатре воображения пересматривала реальность. Месяцы ничегонеделания, холодных зимних бивуаков Экклезиастических Гор, и скукотищи, и дизентерии, и ныряния в щели всякий раз, когда над головой что-нибудь летит.
– И что произошло потом? – спросил Фигли, субститутивно ошизевая от смерти и славы.
– Завтра узнаете, – сказала заключенная Тенебрия. – Время вышло. – Фигли сверился с часами и стал сгребать в кучки диктофоны, блокноты и ручки.
– Завтра в то же время, Фигли?
– Да, и, э…
– Не стоять на койке.
Но назавтра в то же время она стояла на койке, и вспышечка гнева Фигли так ее позабавила, что она, закрыв глаза, высосала из пальца прелестную длинную фантазию о первом годе боевой службы в Армии Всея Земли – феерию перестрелок, бомбежек, засад, ограблений банков, похищений, убийств и всяческих зверств в местах с благозвучными именами типа Джатный Кряж, Водогрейная Долина, Нарамангская Равнина и Хромиумвилль. А когда Фигли убрался и Арни Тенебрия сидела на койке, играя в веревочку на пальцах (за веревочку сошли шнурки), она вспомнила, как кровь комгруппы Уэ Линя текла по ее рукам в слякотный окоп у Суевер-Горы. Вспомнила, как, перепачкав руки его смертью, оторвала взгляд от красной слякоти и увидела Черную Горную Милицию, как та приближалась, ближе-ближе-ближе, с широко-широко разинутыми ртами. Вспомнила страх, пахший кровью на ее руках и дерьмом в ее штанах, и как она обезумела от этого страх, от его воя, и наконец схватила МЦБО, и орала, и палила, и орала, и палила, пока страх не исчез и не стало тихо. Повышения она не хотела. В бумаге значилась «Отвага в условиях численного превосходства противника», но она-то знала, что стреляла от страха. Лишь месяцы спустя она узнала, что первая атака Пасхала О’Хэра, вооружившегося П-индукторами, индукторами поля, удалась на славу, и, стало быть, так он ее отблагодарил – новым званием. Субмайор Второзаконной дивизии. Играя в веревочку в камере Чепсенитского Регионального Исправительного Учреждения, она не смогла вспомнить, что сделала с медалью.
