И со всех сторон, посверкивая крошечными язычками синего пламени, приближались двенды. Крин громыхнул у него в голове, огнем написал ответ позади глаз.
Он поставил сапог на шлем мертвого двенды, повернул голову и рубанул Другом Воронов. Понадобилось три отчаянных, жестоких удара, чтобы отделить голову от тела. Он наклонился – чувствуя, как губы кривятся в странной улыбке, – и сунул левую руку в кровавое месиво у основания шлема. Плоть, трубки – и грубый обрубок хребта. Рингил ухватил кость покрепче, поднял голову в шлеме и зашагал к ступенькам блокгауза.
Поднял свою добычу так, чтобы ее было хорошо видно в свете факелов. Набрал полные легкие воздуха и заорал:
– Держаться! Держаться, мать вашу! Они умирают, как люди! Стоим все как один! Стоим!
На мгновение все словно замерло. Даже двенды приостановили натиск. Свет факелов ложился горячими желтыми отблесками на черный изгиб олдрейнского шлема. Кровь бежала по ладони и запястью Рингила.
Человеческий голос издал долгий, низкий радостный возглас, и его подхватили другие.
Крики превратились в рев.
Через улицу на него, воя, бросился двенда с клинком наизготовку. Рингил размахнулся и швырнул шлем в нападающего, а сам побежал следом.
Каким-то образом, прыгнув навстречу двенде, он уже знал: это Ситлоу.
Случившееся стало ночным кошмаром, расплывчатой мешаниной крови, стали и скорости. Ситлоу был быстрым – таким, каким Рингил запомнил его по двору Терипа Хейла, а то и быстрее, – и теперь он не сдерживался, как в первый раз, по каким-то причинам не желая убивать врага. Он вертелся и прыгал, наносил удар за ударом, будто длинный меч был не тяжелее рапиры, которую придворный носит для показухи. При нем не было щита, замедляющего движения, и он – Рингил чувствовал волны, исходящие от фигуры в черном – явно был вне себя от ненависти.
«Восстанет темный владыка».
Рингил отдался кринзанцу и воспоминанию о живой голове молодой женщины, приделанной к пеньку, которая беззвучно плакала, и ее слезы были болотной водой.
Это все, что у него осталось.
– Давай, ублюдок! – Он слышал собственный голос со стороны, и крик повторялся почти без перерыва. – Ну же, давай!
Ситлоу разорвал Рингилу лицо вдоль челюсти острием клинка, когда тот не успел с должным проворством избежать атаки. Ситлоу ткнул его в щель собранного из несообразных частей доспеха на правой руке. Ситлоу полоснул его по верхней части бедра. Задел шею над кирасой, разломал поврежденный правый наплечник и взрезал плоть под ним. Ситлоу…
Рингил ничего не чувствовал. Совсем.
Он нашел брод через боль и шел вперед с ухмылкой.
Много позже один из уцелевших гвардейцев Престола Вековечного будет клясться, что видел, как в темноте по рукам и ногам Рингила бегали синие искры.
Ситлоу обрушил мощный удар на дрогнувший щит Рингила. В изношенном металле и в деревянной основе появилась трещина – для новой атаки щит не годился.
Но клинок застрял в нем.
Рингил отпустил лямки. Ситлоу попытался отступить, но вес щита потянул его меч вниз. Рингил ринулся вперед, замахнулся, заорал и рубанул, что было сил.
Друг Воронов глубоко впился в плечо двенды.
Ситлоу взвыл. Он еще не освободил свой меч. Рингил всхлипнул, перевел дух и снова рубанул, держа Друга Воронов обеими руками. Рука повисла замертво, наполовину отрубленная. От шока Ситлоу упал на колени.
И снова все будто застыло.
Двенда отпустил бесполезный меч, поднял руку и потянул себя за шлем. Рингил, которого охватило внезапное оцепенение, позволил ему это – и в последний раз увидел прекрасное лицо двенды, искаженное болью и яростью. Ситлоу вперил в Рингила гневный взгляд. Стиснул зубы.
– Что, – еле дыша, произнес он по-наомски, – ты натворил? Гил, мы же… у нас…
Рингил ответил ему бесчувственным взглядом.
– Мне случалось спьяну лучше трахаться в каком-нибудь ихельтетском переулке, – хладнокровно проговорил он и ударом Друга Воронов раскроил лицо и голову Ситлоу.
Вытащил клинок, высоко взмахнул им и заорал.
«Восстанет темный владыка… Ну да, еще бы».
Потом он уперся сапогом в грудь умирающего двенды и толкнул его в сторону. Сделал два шага на трясущихся ногах по улице, ставшей полем боя. Выжившие продолжали яростно вопить; двенды, кажется, отступали. Рингил моргнул – перед глазами все странным образом расплывалось. Огляделся по сторонам, крикнул:
– Кто следующий, мать вашу?!
И рухнул в грязь, истекая кровью.
Глава 33
Дорога к Северо-Западу от Прандергала поднималась на холмы, рисуя линию изгибов, полную крутых поворотов, которая постепенно истончалась, становясь бледно-серой, и исчезала в седловине между двумя вершинами. В ясный день – такой, как сегодня, – можно было увидеть всадника за два-три часа до того, как он въедет в городок.
Или поглядеть, как кто-то уезжает.
Арчет и Эгар сидели в саду трактира «Болотный пес» с кружками эля, не до конца веря, что тепло и хорошая погода могут держаться так долго. Время от времени с севера налетал сердитый ветерок, убавляя щедрость солнца, но никто не усмотрел бы в этом серьезный повод для жалоб. Большей частью, они вдвоем просто радовались, что выжили, тогда как многим знакомым это не удалось. Эгар подумал, что Марнак описывал почти такое же чувство. Он до сих пор помнил слова старого товарища – «Начинаешь спрашивать себя, почему ты дожил до вечера, почему стоишь посреди поля на своих двоих, когда вокруг все залито чужой кровью. Почему Небожители тебя пощадили, и какую цель Небесный Дом для тебя приготовил», – но почти оцепенел от блаженства и не испытывал ни тревоги, ни беспокойства из-за того, что вызвало у него такие мысли.
– «Болотный пес», – произнесла Арчет, рассеянно постукивая пальцем по выбитой на кружке эмблеме. Это была грубая миниатюрная копия висящей у входа в трактир раскрашенной вывески, которая изображала чудовищного вида собаку, по самое брюхо в болотной воде, с мертвой змеей в пасти и шипастом ошейнике. – Меня всегда интересовало, какие они. Первое, что Элит сказала – «вот, что бывает, если оказаться между болотным псом и его ужином». Я понятия не имела, о чем она говорит.
Эгар фыркнул.
– Да ну тебя – очевиднее некуда.
– Ага. Но ты месяцами вел дела с отрядами старьевщиков и наверняка изо дня в день работал с этими болотными псами.
– Всего один месяц до твоего появления, единственный месяц, и лишь потому, что меня заставил Такавач. Мне это ремесло не по нраву. Как бы там ни было… – Он развел руками и указал на ее кружку. – Болота. Собака. В этом есть нечто, само собой разумеющееся, тебе не кажется?
– А-а, ебать тебя…
– Да-да, ты все обещаешь, а я все жду.
