– Ага. Пару недель назад я потерял карманный нож. Не знаешь, где он?
Она оскалила зубы и огрызнулась:
– Среди мертвых. Забытый.
– Ну да. – Он кивнул ей и начал поворачиваться. – В общем, мне пора.
– Ты убивал детей, – бросила она ему вслед. – Этой ране тоже не суждено затянуться.
Рингил застыл как вкопанный.
И опять его поле зрения будто выгорело, уступив место чему-то иному. Он снова стоял посреди двора, в кучке зевак, которые пришли поглядеть на умирающего Джелима Даснела. Трибуны разобрали, клетку подняли выше. Пятна на каменных плитах внизу подсыхали.
Шел день второй.
Чтобы выбраться из-под домашнего ареста, понадобилось немало времени. Это было решение Ишиль. Когда Гингрен наконец привел его домой в день казни – бледного и дрожащего, испачканного блевотиной, – Ишиль, взглянув на сына всего раз, вышла из себя. С ледяным спокойствием отослав его в комнату, она обрушилась на мужа как буря. Весь дом слышал ее крики. Это был единственный на памяти Рингила случай, когда мать по-настоящему дала волю гневу, и хотя он не видел, чем все кончилось, отсутствие отметин на ее лице следующим утром намекало, что Гингрен не выдержал натиска. После этого слуги передвигались по дому на цыпочках, и приказ Ишиль никто не ставил под сомнение – Рингилу запретили покидать родные стены до конца недели. Джелим был сильный парень, и все знали, что палачи Каада при необходимости могут длить страдания преступника, посаженного на кол, три-четыре дня – если жертва достаточно выносливая.
На рассвете Рингил вылез в окно спальни и по карнизам с палец шириной добрался до угла дома, где перелез через крышу и попал в конюшню. Кутаясь в невзрачный коричневый плащ, чей вид не выдавал стоимость, он протиснулся сквозь дыру в заборе и побежал к Восточным воротам.
Когда он туда добрался, Джелим был еще в сознании.
И дети бросали в него камни.
Такое случалось, причем нередко. Умение точно попадать в цель и достаточно большой камешек позволяли качнуть приговоренного на колу, чтобы он вскрикнул. В отсутствие стражи предприимчивые беспризорники иногда собирали камни и продавали желающим за гроши.
Первому мальчику, которого заметил Рингил, было лет восемь – лицо свежее, улыбка до ушей, – и он, взвесив камень в руке, шагнул вперед, прицелился. Сверстники радостно вопили и давали советы. Рингил, онемевшй и ошеломленный, не понял, что происходит, пока снаряд не взлетел и со звоном не ударился о прут клетки.
Джелим издал визгливый звук, почти как девчонка. Рингилу показалось, что он слышит сквозь мучения исковерканное «умоляю».
– Эй, хватит! – крикнул кто-то. – А ну, пошли отсюда!
В ответ раздался смех, причем и взрослый.
– Да пошел ты, дед, – бросил розовощекий мальчишка и, готовясь к следующему броску, завел руку за спину.
Рингил его убил.
Все случилось так быстро, что никто – Рингил и подавно – не понял, что он делает. Он схватил мальчишку за локоть, уперся ладонью ему в затылок и резко дернул. Мальчик заорал, но недостаточно громко, чтобы заглушить звук, с которым сломался его плечевой сустав.
Этого было мало.
Рингил повалил его, не замечая трепыханий, и ткнул лицом в мостовую. Кровь на испачканных в навозе каменных плитах, влажное хлюпанье. Он думал, пацан еще жив, когда поднимал его голову в первый и второй раз, думал, что еще слышит его вой, но с третьим ударом все резко затихло. А после четвертого и пятого точно было кончено.
Он продолжал бить.
Его уши пронзил тонкий, высокий визг, похожий на свист забытого на плите чайника.
К моменту, когда его оттащили, в разбитом лице мальчишки почти не осталось ничего человеческого. Лишь когда Рингила поволокли в сторону – а он все дергался, рычал и тянулся к остальным беспризорникам, в ужасе разинувшим рты, – до него дошло, что пронзительный звук исходит из его собственного горла, и где-то рядом в двери скребется безумие.
«Ты убивал детей».
Он встряхнулся.
«Бред сивого ящера и удачные догадки, Гил, как и прочее. Война – аксессуар, любой здоровый мужчина твоего возраста или старше успел его поносить». Мужчина с мечом на спине и выправкой воина, с отрешенностью в глазах, о которой ему было известно. Проницательная гадалка могла просчитать подоплеку по этим признакам, как просчитывают путь через болота.
Он ушел.
Кажется, она швырнула ему вслед проклятие.
* * *
И почти в Луговинах Рингил вспомнил, где в последний раз видел свой нож: он положил его в карман кожаного колета в тот вечер в Виселичных Водах, когда нагрянули трупоклещи. Колета, в котором он отправился на кладбище – и там его оставил.
Среди мертвецов.
Глава 14
В Жирную ночь, когда надевали и срывали маски, являлся Инпрпрал и стужа пронзала насквозь, словно клинок, ночь признания, что колесо года повернулось, и наступила неизбежная перемена – Полтар получил знак, которого долго ждал. Он решил, что так и должно было случиться; нехотя оценил символизм произошедшего.
В большей степени его обрадовало, что ожиданию пришел конец.
После встречи с Келгрис он неделями наблюдал за небом, терзаемый ненавистью и страшными мечтами о мести. «Небожители оповестят о своей воле того, кто глядит вверх, – обучал его отец задолго до того, как Полтар полностью осознал, что однажды тоже наденет одеяние с волчьим глазом. – Среди людей, чей мир конечен, ты должен научиться заглядывать за его предел. Ты должен смотреть в небеса».
За словами вскоре последовали дела – Олган, шаман старой закалки, хотел, чтобы сын унаследовал не только его одеяние, но и убеждения. От отца Полтар узнал о сезонах и переменах в расположении Небесного Пути, его цветах и искрах, которые Ураннов жеребец, подкованный железом, иногда высекал, когда Серый Владыка в спешке скакал из Небесного Дома на Землю и обратно. Он узнал, почему Лента то прячется среди туч, то тянется, четкая и яркая, от горизонта к горизонту, словно обещание, написанное блестящим золотом. Он узнал о нраве бурь и редких северных сияний, их намерениях и о том, чьи поручения они обычно выполняли; узнал суть каждого ветра, что проносился над степью, и о чем этот ветер мог поведать имеющему уши. Он узнал, где искать небесное железо, как предсказать, куда оно, скорее всего, упадет на Земле, и в какое время года к нему можно безопасно притрагиваться. Он узнал имена, легенды и заклинания, и однажды, в совсем юном возрасте, увидел, как в хрустальном зеркале, которое отец повернул к темнеющему восточному небу на закате, появился Такавач Многоликий.
«Смотри в небеса».
Но на протяжении недель небеса ему не отвечали.
А потом на зов явился Эргунд.
* * *
– Мой брат Эргунд? – Эгар нахмурился, не очень понимая, в чем смысл неожиданного отступления от темы, да и не пытаясь понять. – С чего бы вдруг? Зачем ему свидетельствовать тебе свое почтение? Тебе едва исполнилось шестнадцать, и ты, ради Уранна, лишь доярка. Ты для него никто.
