– Разве ты не помнишь первого урока госпожи Терезы, когда ты стала избранной Интриги?
– Я пытаюсь обо всем этом забыть, – коротко ответила я.
Сибилла сжала мои пальцы и ободряюще улыбнулась.
– Я освежу твою память. Мы сидели на диване, была гроза, и госпожа Тереза сказала: «Чтобы стать госпожой Интриги, нужно научиться носить маску. В твоем сердце может выть буря, вроде той, что за окном, но лицо должно оставаться бесстрастным. Никто не должен услышать ее ярость в твоем голосе…»
Постепенно я начала вспоминать.
Чтобы стать госпожой Интриги, нужно прекрасно владеть лицом и собой, показывать и скрывать то, что необходимо. Это и правда походило на маскарад – искусство прятать истинные чувства.
– Возможно, именно поэтому я была ужасной интриганкой, – заметила я, вспомнив, как Картье читал мое лицо словно открытую книгу.
Сибилла улыбнулась и вновь сжала мои пальцы, заостряя мое внимание на своих словах:
– Если решишь сохранить воспоминание об Интриге, помни о маске. Сегодня изобрази уверенность вместо тревоги.
Ее слова утешали. Она поцеловала меня в обе щеки, перед тем как отпустить.
Я вернулась к себе. Ходила среди инструментов Мириай и стопок собственных книг, снова и снова повторяя три представления, которые я так старательно подготовила. К тому времени, как явились горничные, чтобы одеть нас, я вся вспотела.
Я знала, что каждая знатная и преданная страсти валенийка носит корсет, но все же не была готова сменить привычное, простое платье избранной на клетку из китового уса и причудливые кружева.
Впрочем, как и Мириай.
Мы стояли лицом друг к другу, пока служанки зашнуровывали нам корсеты, дергали и тянули за ленты. Я видела боль в глазах Мириай, когда она восстанавливала дыхание, пытаясь привыкнуть к новой одежде и необходимости держать спину прямо. Я делала то же самое. Она держалась лучше меня, научилась за годы выступлений. Моя осанка, испорченная сидением за книгами, оставляла желать лучшего.
«Нет страсти без боли», – сказал однажды Картье, когда я пожаловалась на головную боль на уроке.
Я приветствовала ее этой ночью – агонию, сочетавшуюся со славой.
Неудивительно, что я ахнула, когда из свертка достали мой наряд на солнцестояние: три изысканные вещи.
Первая – нижние юбки, все в кружевах. Затем верхняя юбка из серебристой ткани с глубоким разрезом. И, наконец, само платье – синий, отливающий сталью шелк, не скрывающий серебра верхнего слоя ткани.
Верхняя юбка Мириай была розовой, с золотистым отливом, а само платье – розовато-лиловым. Я поняла, что она носит свой цвет – пурпур Музыки, как я – синий, символизирующий глубины Науки. Очевидно, это было сделано для покровителей, чтобы они могли различать нас по цветам.
Я смотрела на Мириай. Ее коричневая кожа блестела в теплых ранних сумерках, служанки разглаживали последние морщинки на наших юбках. Моя соседка и лучшая подруга была очаровательна. Сила страсти исходила от нее словно сияние.
Мириай встретилась со мной взглядом, и в ее глазах я прочла то же удивление: она смотрела на меня так, будто никогда прежде не видела.
Когда она улыбнулась, я расслабилась в летнем полумраке. Я была готова раскрыть свою страсть, как и она. Мы семь лет ждали этого мгновения.
Волосы Мириай заплели в косы, перевив золотистыми лентами. Мне же, вызвав немалое мое удивление, служанки принесли венок из диких цветов – причудливое сплетение красных и желтых анемон, несколько нежных розовых лепестков в ярком кольце синих васильков.
– Ваш господин сделал его для вас, – объяснила горничная, надевая на меня венок словно корону. – Он велел, чтобы ваши волосы были распущены.
И они остались распущены. Это было необычно и немного смущало. Я смотрела на свое синее с серебром платье, длинные каштановые локоны и гадала, зачем Картье потребовал этого.
Я шагнула к окну и стала ждать Мириай, запрещая себе думать о наставнике и повторяя очередную родословную. Я прошептала имя девятого сына, когда служанки вышли из комнаты, сопровождаемые вздохом Мириай.
– Кажется, мне десять, – проговорила соседка, когда я к ней обернулась, – или одиннадцать, или даже двенадцать. Это и правда наше семнадцатое лето, Бри?
Странно было думать о том, как медленно до определенного мгновения тянулось время. Затем оно хлынуло как поток, унося нас вперед, к этой ночи. А я все еще не чувствовала себя готовой…
– Куда ушло время? – вздохнула Мириай, глядя на лютню в изголовье кровати. В ее голосе слышалась печаль, ведь к следующему вторнику мы должны покинуть это место. Ее могут забрать на запад, меня – на восток, и мы, возможно, никогда больше не встретимся.
Мое сердце кольнуло словно иглой, ком подступил к горлу. Я не хотела думать о расставании, маячившем на горизонте. Подойдя к Мириай, я взяла ее за руки – мне хотелось сказать ей что-нибудь, но я знала: стоит открыть рот, как разрыдаюсь.
Она все поняла, нежно сжала мои пальцы и улыбнулась так, что на щеках появились ямочки.
– Думаю, мы опоздали, – прошептала она. Дом вокруг нас затих.
Мы затаили дыхание, прислушиваясь. Из окон до меня долетал отдаленный шум праздника, начавшегося на заднем дворе под звездами. Переливы смеха, гул голосов, звон бокалов.
– Надо идти, – сказала я, подавляя тревогу.
Мы вместе вышли из комнаты и обнаружили, что мы не последние опоздавшие на солнцестояние избранные. Абри стояла на лестничной клетке в платье черного, как полночная туча, цвета. Ее рыжие волосы поднимались надо лбом – локоны, удерживаемые заколками с драгоценными камнями. Абри вцепилась в перила так, что побелели костяшки, и посмотрела на нас с облегчением.
– Слава всем святым, – выдохнула она, стиснув корсет. – Думала, я последняя. Это платье ужасно. Мне трудно дышать.
– Позволь, я помогу, – предложила Мириай, убирая пальцы Абри с ее талии.
Я боялась упасть с лестницы, как и Абри, так что помедлила, привыкая к тому, что нижние юбки метут пол с каждым шагом. Мои сестры спустились в прихожую и скрылись в коридоре, их шаги стихали по мере того, как в тенях они шли к дверям, ведущим на задний двор.
Я бы догнала их, но край моего платья зацепился за последнюю ступеньку, и мне пришлось потратить минуту, чтобы освободиться. К этому времени от сочетания тесного платья и голода у меня перед глазами плясали темные пятна.
Я медленно свернула в длинный коридор, направилась к задним дверям и тут услышала голос Цири. В нем звучала грусть, но слов я разобрать не могла. Подойдя ближе, я поняла, что она говорит с кем-то в кабинете Вдовы.
– Не понимаю! Я ведь была вашей первой избранной.
– Чего ты не понимаешь? – проговорил Картье. Его голос был низким, как рокот грома в сумерках. Я остановилась у дверей кабинета – они были чуть приоткрыты.
