«Спроси ее теперь, – раздался тихий голос у меня в голове, почему она приняла тебя и как зовут твоего отца».
Но, для того чтобы задать вопрос, требовалось больше смелости и уверенности, а мои силы иссякли. Я сжала в руках подол ученического платья и произнесла:
– Я уеду завтра, с остальными. Не хочу больше обременять Дом.
– Уедешь завтра? – как эхо откликнулась Вдова. Она встала, прошлась по комнате и остановилась у окна. – Я не хочу, чтобы ты уезжала завтра, Бриенна.
– Но, мадам…
– Знаю, о чем ты думаешь, милая, – прервала она меня. – Ты считаешь, что недостойна быть здесь, что твоя страсть зависит от покровителя, обретенного на солнцестоянии. Но у каждой из нас свой путь. Да, пять твоих сестер обрели покровителей и завтра уедут, но это не делает тебя хуже. Напротив, Бриенна, мне начинает казаться, что я не разглядела твоих талантов и неправильно подобрала тебе покровителей.
Наверное, я смотрела на нее с открытым ртом. Обернувшись, Вдова улыбнулась.
– Я хочу, чтобы ты провела со мной лето, – продолжила она. – За это время мы найдем тебе подходящего покровителя.
– Но… мадам… я не могу просить вас об этом, – выдавила я.
– Ты и не просишь, – ответила она. – Я сама это предлагаю.
Мы замолчали, прислушиваясь к собственным мыслям и голосам бури. Вдова вернулась за стол.
– Не я утверждаю, раскрыла ли ты страсть или нет. Это решение господина Картье. Но, думаю, еще немного времени здесь пойдет тебе на пользу, Бриенна. Надеюсь, ты останешься на лето и к осени будешь украшением достойного покровителя.
Разве не этого я хотела? Немного времени, чтобы навести лоск, измерить истинные глубины своей страсти. Мне не придется смотреть в глаза деду, разочарованному моей неудачей. Меня не назовут бездарной.
– Благодарю вас, мадам, – ответила я. – Я с удовольствием останусь на лето.
– Рада это слышать. – Вдова снова поднялась на ноги, и я поняла, что она меня отпускает.
Я медленно поднималась по лестнице, возвращаясь к себе. С каждым шагом мне становилось все больней – я начала понимать, каким будет это лето: тихим и одиноким. В Доме, кроме меня, будут только Вдова и несколько слуг…
– Кого ты выбрала? – услышав мои шаги, радостно обратилась ко мне Мириай. Она, опустившись на колени, укладывала вещи в сундук из кедра, стоявший в изножье ее кровати.
Мой сундук находился в тени. Я уже собрала его, думая, что уеду завтра с остальными. Теперь придется все доставать обратно.
– Мне не сделали предложений. – От признания стало легче. Словно теперь, когда правда открылась, я снова могла дышать и двигаться.
– Что?
Я села на свою кровать и взглянула на книги Картье. Надо будет не забыть отдать ему их завтра, до прощания.
– Бри! – Мириай подошла ко мне и опустилась на матрас. – Что случилось?
У нас не было возможности поговорить. Прошлой ночью мы были измучены корсетами и так устали, что рухнули в кровати без сил. Мириай сразу же засопела, а я лежала без сна, глядя во тьму, и думала.
Теперь я ей все рассказала.
О том, что подслушала в коридоре, о трех покровителях, о том, как Цири выбрала врача, о моих оговорках и об испорченном ужине. Я поведала ей о предложении Вдовы, о возможности остаться на лето, о том, что не могла разобраться в собственных чувствах.
Единственное, что я утаила, – залитый звездным светом миг с Картье в садах, когда он коснулся меня и наши пальцы сплелись. Я не могла рассказать о том, как он решил нарушить правило, хотя Мириай сохранила бы тайну.
Она обняла меня одной рукой.
– Мне так жаль, Бри.
Я вздохнула и положила голову ей на плечо.
– Все в порядке. Думаю, Вдова права и покровители – тоже. Вряд ли Брис Матье или Николя Бабино стали бы хорошим вариантом.
– Даже если и так, понимаю, как ты расстроена, насколько тебе больно. Я чувствовала бы то же самое.
Мы тихо сидели рядом. Я удивилась, когда Мириай поднялась на ноги и достала скрипку – дерево заблестело в сумраке, когда она прижала ее к плечу.
– Я сочинила для тебя песню, – призналась она. – Надеюсь, она будет напоминать тебе о том хорошем, что было, и о том, что лучшее еще впереди.
Она заиграла, музыка поплыла по комнате, сметая тени и паутину. Я откинулась на руки и закрыла глаза, чувствуя, как меня наполняют одна за другой ноты, словно кувшин – капли дождя. И, когда я почувствовала, что места внутри уже не осталось, перед моим мысленным взором возникла картина.
Я стояла на горе. Подо мной, словно волны моря, вздымались и опадали ярко-зеленые холмы, лежали долины, пронизанные сияющими ручьями, щетинились леса. Воздух был свежим и сладким, как нож, который режет, чтобы исцелить. Туман висел низко, словно хотел коснуться смертных, живших внизу, прежде чем солнце сожжет его.
Я никогда здесь не была, подумала я, но это – моя земля.
В этот миг я почувствовала тяжесть на шее, пульсацию рядом с сердцем, словно носила тяжелое ожерелье. Я стояла на вершине, смотрела вниз и ощущала неуловимую темную тревогу, будто хотела спрятаться…
Песня Мириай закончилась. Видение померкло. Я открыла глаза и увидела, как она опустила скрипку и улыбнулась мне. Ее глаза горели от страсти и вдохновения. Больше всего на свете мне хотелось сказать ей, как прекрасна была эта – моя – песня. Каким-то образом ей удалось сплести ноты так, чтобы открыть моему сердцу его истинный дом.
Холмы, долины и гора в тумане находились не в Валении.
Это было видение о Мэване.
– Тебе понравилось? – переступая с ноги на ногу, спросила Мириай.
Я поднялась с постели и обняла ее. Скрипка всхлипнула между нами, как капризный ребенок.
– Очень, Мириай. Ты столь хорошо меня знаешь и так любишь, сестренка.
– Я увидела твой портрет, написанный Орианой, – проговорила она, после того как я ее отпустила. – Я подумала о твоем наследии, о том, что ты двойственна: дитя севера и юга, о том, как это необычно и прекрасно. Я попросила господина Картье раздобыть мне мэванские ноты. Он помог, и я сочинила песню, полную валенийской страсти и мэванской отваги. Я вспоминаю оба этих качества, когда думаю о тебе.
Я не была плаксой. Этому научило меня детство в приюте. Но ее слова, откровение, музыка и дружба пробили брешь в дамбе, возведенной мною много лет назад. Я зарыдала так, словно потеряла кого-то, словно разбилась на части и исцелялась. Мириай плакала вместе со мной. Мы обнимали друг друга и смеялись, и рыдали, и вновь смеялись.
Наконец, когда слез больше не осталось, я вытерла щеки и сказала:
– Я тоже приготовила тебе подарок, хотя не такой замечательный, как твой. – Я подняла крышку сундука, где лежало шесть книжечек, одетых в кожу, переплетенных красной нитью. Внутри были стихи неизвестной госпожи Науки. Я давно восхищалась ею и решила купить их для моих сестер-избранных с крохотной суммы, которую дедушка посылал мне на каждый день рождения. Я хотела, чтобы они могли забрать поэзию на прекрасном пергаменте с собой и вспоминали меня.
