– У меня есть для тебя подарок, – застенчиво призналась Ориана, вытаскивая листок пергамента из папки. Она вложила его мне в руки – портрет, свидетельство моего мэванского происхождения.
– Но, Ори, я думала, ты возьмешь его с собой.
– Я сделала копию. Мне показалось, он должен остаться у тебя. – И, к моему удивлению, она достала еще один лист. – Еще я хочу отдать тебе это.
Карикатура на Картье, которую она нарисовала много лет назад, та, где он высечен из камня. Тогда мы считали его безжалостным.
Я начала смеяться, а потом задумалась, почему она решила отдать ее мне.
– Почему ты не подаришь ее Цири?
Ориана ухмыльнулась:
– Думаю, ему будет лучше в твоих руках.
Святые угодники, неужели это было так очевидно? Но у меня не осталось времени, чтобы спросить. Покровитель Орианы ждал ее в карете. Я сунула сборник стихов ей в руки и смотрела, как она уезжает. Мое сердце трепетало, а тяжесть многочисленных расставаний болью отдавалась в костях.
Во дворе остался только экипаж Патриса Линвилля. Положив рисунки Орианы в корзину, я повернулась к дверям – к ступеням, на которых застыла Мириай, прекрасный пурпурный плащ был застегнут у нее на шее.
Она заплакала, сойдя с последней ступени, и бросилась ко мне по камням.
– Не плачь! – выдохнула я, обнимая ее. Я вцепилась в ее плащ так, словно не выплакала вчера все слезы и могла вот-вот разрыдаться снова.
– Что я делаю, Бри? – прошептала она, стирая со щек соленую влагу.
– Собираешься объездить весь мир, услаждая его своей игрой, сестра, – улыбнулась я, убирая с ее лица темный локон. – Ты – госпожа Музыки. Госпожа Мириай.
Она рассмеялась, еще не привыкнув к своему титулу.
– Я хотела бы, чтобы ты писала мне… но, боюсь, я не задержусь где-либо надолго.
– Пиши мне, где бы ни оказалась. Возможно, Франсис догонит тебя с моими письмами.
Мириай глубоко вздохнула, и я поняла, что она собирается с духом, готовясь к новому этапу в жизни.
– Вот. Это твоя песня. На случай, если тебе захочется услышать ее в чужом исполнении, – Мириай протянула мне нотный лист, перетянутый лентой.
Я взяла его, хотя мне было больно думать о другом инструменте и иных руках, играющих ее песню. В моем сердце будто появилась глубокая трещина, и тень, навалившаяся на плечи, заставила меня содрогнуться, несмотря на яркий солнечный свет. Это расставание могло оказаться нашим последним разговором.
Мы могли никогда больше не увидеться.
– Дай посмотреть на твой плащ, – попросила я сдавленным голосом.
Она повернулась спиной.
По пурпуру плаща вились ноты – песня, которую госпожа Эвелина написала для Мириай. Я провела по ним пальцами. Некоторые я помнила, другие уже забыла.
– Он чудесен, Мир.
Развернувшись, она пообещала:
– Я сыграю тебе эту песню, когда ты навестишь меня на острове.
Я улыбнулась, хватаясь за хрупкую надежду, думая о нашей будущей встрече и музыке. Я буду верить, решила я, если это поможет мне пережить расставание.
– Думаю, Патрис Линвилль заждался тебя, – прошептала я, чувствуя его взгляд.
Я проводила ее до кареты, к новому покровителю – мужчине средних лет с чарующей улыбкой и волосами белыми, как пух чертополоха. Он поприветствовал нас обеих и подал руку Мириай, помогая ей сесть в открытый экипаж.
Она опустилась на скамью напротив Патриса и встретилась со мной взглядом. И не отвела глаз, даже когда колеса загрохотали по камням. Я словно вросла в землю посреди двора. Смотрела ей вслед, пока она не скрылась под сенью дубов и окончательно не исчезла.
Надо было вернуться в Дом, привыкать к тому, каким тихим, пустым и одиноким он будет, возвратиться в свою комнату, погрузиться в учебу и книги, лишь бы отвлечься. Я шагнула к ступеням, слепо глядя на парадные двери. Они все еще оставались открытыми. До меня долетал гул голосов. Видимо, Вдова и ариалы совещались. Внезапно мне стала невыносима мысль о том, чтобы оказаться внутри.
У меня даже не было больше сил держать корзинку. Я оставила ее на ступенях, а потом пошла прочь, дальше и дальше, ускорила шаг и побежала в сады. Я дернула воротничок, не в силах возиться с пуговицами, и рывком расстегнула рукава, закатав грубую серую ткань до предплечий.
Наконец я остановилась в самом дальнем уголке сада, в лабиринте кустов, среди огромных ярких роз и, опустившись на траву, рухнула на влажную землю. Но этого мне показалось мало, и я сдернула ботинки и чулки, открыв ноги до колен.
Я любовалась облаками и слушала тихое гудение пчел и трепет птичьих крыльев, а потом услышала его.
– Она идет в огне небес, полночных звезд сестра.
Мне следовало бы смутиться. Мой господин нашел меня без обуви и чулок, с голыми ногами, расстегнутым воротничком и в грязном платье. Картье только что процитировал мое любимое стихотворение. Но я ничего не почувствовала. Даже не поприветствовала его, пока он не совершил нечто невероятное: лег рядом со мной на траву.
– Вы испачкаетесь, господин.
– Так много времени прошло с тех пор, как я последний раз лежал на траве и любовался облаками.
Я все еще не смотрела на него, но Картье находился достаточно близко, чтобы до меня долетал свежий запах его лосьона после бритья. Мы лежали в тишине и смотрели в небо. Я хотела и отстраниться, чтобы широкая полоска травы пролегла между нашими плечами, и одновременно приблизиться и взять его за руку. Поступить как он той ночью. Почему меня раздирали противоречивые желания? Почему я не сделала ничего и замерла в темнице своего тела, еле дыша?
– Вдова сообщила вам? – наконец спросила я, заговорив, чтобы отвлечься от странных желаний.
Картье не спешил с ответом. Я даже подумала, что он меня не расслышал, но затем он ответил:
– О том, что ты останешься на лето? Да.
Я хотела знать, что он думает о ее предложении. Но слова застыли у меня в горле, и я промолчала, сминая в пальцах траву.
– Мне легче знать, что ты остаешься, – проговорил он. – Нам не следует спешить. Нужный покровитель появится, когда ты будешь готова.
Я вздохнула. Время больше не бежало, а текло медленно, как мед зимой.
– Теперь, – продолжал Картье, – ты должна продолжить занятия, поддерживать остроту ума. Меня не будет здесь, чтобы помочь, но я надеюсь, что ты и сама справишься.
Я вздернула подбородок, чтобы взглянуть на него, волосы нимбом рассыпались вокруг головы.
– Вы уедете? – Конечно, я и так это знала. Все ариалы уезжали на лето после семи лет преподавания, когда сезон страстей завершался. Было правильно позволить ему отдохнуть и развеяться.
Он наклонил голову и встретился со мной взглядом. На губах мелькнула тень улыбки.
