– Потеряв большую часть техники и всё тяжёлое вооружение, которое до восстановления промышленного производства в Руре немцам будет очень трудно как-то возместить, – прокомментировал капитан. – Да и сам факт того, что красным удалось и подготовить наступление подобного масштаба, причём сумев соблюсти полную секретность, и, хотя бы на данный момент, достичь заявленных целей, – говорит о том, что мы по отношению к ним где-то очень сильно ошиблись.
– Вот об этом мы и поговорим, – спокойно закончил Рузвельт…
В семь «узкий круг» собрался в «кабинете дядюшки», как иронично называл это помещение, расположенное в непосредственной близости от Овального кабинета, нынешний президент США. Хотя двадцать шестой президент Соединённых Штатов Америки, носивший такую же фамилию, как и нынешний, при котором и был оборудован этот кабинет, на самом деле приходился дядей вовсе не ему, а его жене Элеоноре.
– Господа, я бы хотел, чтобы вы ответили мне на несколько вопросов, – начал Рузвельт, когда все присутствующие расселись вокруг длинного стола. – Потому что мне важно понять возможности нашего важного союзника в той войне, которую ведёт Америка. И хотя, в отличие от Британии, Советский Союз пока не способен оказать нам действенную помощь на том театре военных действий, который для США является наиболее важным – на Тихом океане, но зато в войне в Европе он, на данный момент, играет ведущую роль, – президент сделал паузу и окинул взглядом девятерых людей, собравшихся в этой комнате, которые молча смотрели на него, ожидая продолжения.
Итак, вот эти вопросы:
– Во-первых, мне бы хотелось услышать общий анализ положения дел на советско-германском фронте с учётом последних изменений обстановки и озвученных госпожой послом СССР планируемых итогов советского наступления, – нынешний хозяин Белого дома, в котором сейчас и собрались все эти люди, голосом выделил «с учётом». И всем собравшимся было совершенно понятно, почему президент это сделал. Уж слишком сильно реальность, сложившаяся на девятнадцать часов сегодняшнего дня по времени Вашингтона, отличалась от того образа, который рисовали аналитики буквально ещё день-два назад. То есть до начала русского наступления на Южном фронте.
Подавляющее большинство американских аналитиков уже к началу лета выработало консенсус, согласно которому Советский Союз к весне полностью исчерпал свой наступательный потенциал. А серия немецких наступлений, которые они предприняли весной и летом этого года, не позволила Сталину его восстановить. Среди части из них даже стало модно сравнивать ситуацию, в которой оказались русские, с той, в которой оказалась Германия в середине июня восемнадцатого года во Фландрии. То есть к началу пресловутой «Второй битвы на Марне», во время которой Германия почти полностью «израсходовала» свои последние ударные соединения, вследствие чего купировать контрудар союзников у них оказалось нечем. И основания для подобных выводов вполне имелись. К началу лета сорок второго года Советский Союз потерял Минский и Рижский промышленные районы, а также большую часть Украины, с её хлебом, железом, алюминием, марганцем и крупнейшими промышленными агломерациями Киева, Днепропетровска, Николаева, Запорожья, Одессы и Кривого Рога. Такие промышленные центры, как Москва, Ленинград, Воронеж, Тула, Ростов-на-Дону, оказались в радиусе действия непревзойдённого немецкого люфтваффе, а Харьков, Орёл, Калуга, Таллин и некоторые другие – даже и в пределах досягаемости немецкой дальнобойной артиллерии… Вследствие чего решение русских об эвакуации части промышленных мощностей на Урал на первый взгляд выглядело вполне логичным, но-о-о… оценивалось практически всеми экспертами как абсурдное. Ибо у подавляющего большинства были весьма большие сомнения насчёт того, что это может быть осуществлено в реальности… Элайя Ривман, обозреватель влиятельнейшей «Вашингтон пост» и один из наиболее цитируемых аналитиков, даже сравнил решение Сталина об эвакуации с «Рурской катастрофой», которую, в отличие от немцев, русские устроили себе сами, буквально уничтожив своим решением об эвакуации как минимум четверть, а то и треть оставшейся у них промышленности. Большинство было не столь категорично, но даже самые осторожные склонялись к выводу, что у СССР в сорок втором году объём выпадающего промышленного производства составит не менее сорока, а то и сорока пяти процентов. Ну, с учётом той промышленности, которая осталась на потерянных территориях… Потому что даже если, на секундочку, предположить нечто удивительное – то есть то, что эвакуируемые заводы всё-таки достигнут назначенных им мест без серьёзных потерь в персонале и оборудовании и в этих местах окажется достаточно электричества, воды, жилья для рабочих и продуктов для их пропитания, а пропускные возможности железных дорог в том районе каким-то чудом смогут как обеспечить вновь разворачиваемые производства сырьём, так и в последующем осуществить вывоз готовой продукции, – на само их разворачивание тоже ведь нужно время. Год, полтора, может, два. Сколько требуется, чтобы построить с нуля в чистом поле новый завод? Тем более если этих заводов тысячи…
И жизнь вроде как вполне подтвердила верность этих выводов. Во-первых, лучшим их подтверждением являлись успехи, которых достигли немцы. Если атаки вермахта на московском направлении большинством аналитиков были осторожно признаны скорее неудачей, чем даже ограниченным успехом, то вот то, что красные вновь, и довольно быстро, потеряли почти всю Прибалтику, было расценено как явное подтверждение озвученной теории. Ещё бы – вермахт практически за месяц вернул под свой контроль огромный кусок территории, начинающийся от рижских предместий и протянувшийся до побережья Финского залива. И русские ничем не смогли этому помешать. Ну и как ещё можно это расценивать? А после того как немцы, начавшие наступление на юге ещё в тот момент, когда в Прибалтике всё ещё шли тяжёлые бои, что было расценено всеми аналитиками как явная ошибка, не только снова прорвали оборону русских, но и сумели, в конце концов, продвинутся до точки, находящейся на почти в полтора раза более далёком расстоянии от границы, чем крайняя точка продвижения вермахта в прошлом, сорок первом году, так же, в целом, вполне удачном для немцев, ситуация с положением дел в СССР стала очевидной даже для самых твердолобых скептиков… Во-вторых, подтверждения тому, что русские находятся буквально на последнем издыхании, также шли буквально потоком. И из множества источников – от дипломатов, журналистов, донесений разведки и даже из анализа почтовой корреспонденции. Дело в том, что в начале тридцатых из США в СССР было командировано весьма значительное число инженеров, строителей, конструкторов и мастеров с рабочими, часть из которых так и осталась в Советском Союзе (увы, для многих это был единственный вариант выживания, поскольку в США в тот момент вовсю бушевала Великая депрессия) и сохранила каналы общения с родственниками, оставшимися на территории США. А те, кто вернулся, за время своей командировки завели в СССР множество друзей, с которыми так же состояли в достаточно активной переписке. Вот как раз из этих писем, которые, естественно, полностью проходили через службу военной цензуры, возможности которой после столь тяжёлого для США начала войны с Японией и понесённых поражений, каковые, как это было очевидно даже неспециалисту, не оказались бы настолько тяжёлыми, не имей японцы доступа к широкому кругу весьма конфиденциальной информации, пришлось значительно расширить и укрепить, вырисовывалась картина абсолютной неготовности русских к столь массовой эвакуации промышленности. Станки вывозились в чистое поле, устанавливались на только что залитые и ещё не просохшие фундаменты, рабочие размещались в палатках и питались с армейских полевых кухонь… Нет, так писали не все и, вероятно, даже не большая часть. Но дело в том, что в письмах, в которых был описан этот, так сказать, «рукотворный апокалипсис», практически не имелось отметок русской военной цензуры. А вот те, в которых описывалась куда более благостная картина, в которой эвакуированные заводы прибывали едва ли не в уже выстроенные заводские корпуса, с подведенными линиями ЛЭП и проложенными железнодорожными путями, были сплошь исчёрканы и все поголовно имели соответствующий штамп. Поэтому было принято решение считать подобную категорию писем «менее достоверными», а вот первую, судя по всему по каким-то причинам избежавшую внимания русской военной цензуры, вполне «отвечающей требованиям достоверности»…
