— Наташ, Новый год у нас встречать будете?
— Не знаю, мам. Никитку точно к вам забросим, а сами… Ленка вроде приглашала, они за городом коттедж на два дня снимают. У вас часов до восьми посидим, а потом, наверное, к ним поедем. У Ленки, мамуль, дела как по маслу. Сначала дед умер, теперь бабка двоюродная на ладан дышит. А родни у бабки кроме Ленки никакой нет. Как дуба даст — квартира в Мытищах…
Денис Евгеньевич кашлянул. Смутившись, Наташа начала оправдываться.
— А чего, пап. Старухе девятый десяток: сердечница, диабетик. Не вечная же она! Ой, иногда сидим с Мишкой вдвоем, и волком выть хочется. У всех бабки-дедки, квартиры оставляют, а мы — как сироты, честное слово. Зло иногда берет!
— Да-а, — протянул Денис Евгеньевич. — Не повезло вам с бабками-дедками. — Голос его стал жестким, холодным.
Мария Тихоновна, заметив перемену в настроении мужа, спешно сказала:
— Денис!
— Мать сиротой росла, — продолжал Денис Евгеньевич, вертя в руках вилку. — Мои родители…
— Денис, перестань.
— Мама в сорок третьем в Ленинграде… двух старших детей потеряла во время блокады. Отец всю войну прошел, Берлин брал, в пятьдесят девятом умер от последствий контузии. За ним следом мама ушла. А мне семь лет. Только семь лет. — Денис Евгеньевич откинулся на спинку стула. — Не было у тебя ни бабушек, ни дедушек. Не от кого подарков ждать.
Наташа вяло ковыряла вилкой в тарелке, не решаясь взглянуть на отца.
— Зачем ты так, папка? — сказала она наконец, устав от тяжелой паузы.
— Как?
— Ты меня неправильно понял.
— Разве?
— Я же не в том смысле… я к слову… Мам, я…
Лай Вильки разрядил обстановку. Мария Тихоновна встала из-за стола, достала из шкафа упаковку сухого корма, а Наташа резко перевела тему разговора.
— Елку в этом году планируете живую покупать или искусственную нарядите?
— Даже не знаю, — Мария Тихоновна пожала плечами. — С живой возни много. В прошлом году по несколько раз в день пылесосила, иголки сильно осыпались. А теперь еще эти гаврики, — она кивнула на уплетающих корм Дружа и Вильку. — Наверное, обойдемся искусственной.
Денис Евгеньевич молчал. Посмотрев исподлобья на отца, Наташа осторожно спросила:
— Пап, ты не сердишься?
— Уже нет.
— Прости меня.
— Есть такие вещи, говоря о которых вслух надо сперва хорошенько думать. Понимаешь?
— Я понимаю, папка, прости.
После ужина, когда Наташа засобиралась домой, Денис Евгеньевич позвал дочь в гостиную.
— На минутку, — сказал он, появившись в дверях.
На столе лежала коробка, внутри — на поролоновой подложке — два ордена и четыре медали. В полиэтиленовом пакете — удостоверения к наградам.
— Все, что осталось от отца, — Денис Евгеньевич покачал на ладони медаль «За взятие Берлина». — Для отца эти награды были всем: его наследием, его жизнью.
— Папка, я не знала, что дед был награжден медалями… О! И два ордена. Надо же! И ты все это сохранил!
— Я обязан их хранить до самого конца. А потом они перейдут Никитке. И он тоже будет их хранить как память, как осколки памяти.
Наташа взяла пакет.
— Можно, пап?
— Смотри.
Во взгляде Наташи сверкали искры восторга. Медали! Настоящие боевые медали и ордена деда-полковника. Да не просто медали, а медали с прилагающимися документами.
— Дорогие, наверное.
— Бесценны.
Наташа слова отца поняла буквально.
— Пап, а скажи, неужели у тебя ни разу не возникало желания их продать? Сейчас многие скупают ордена и медали ветеранов войны. Приличные деньги можно выручить. Мы с Мишкой недавно…
— Пока я жив, — прервал Наташу Денис Евгеньевич, — я не хочу даже слышать об этом.
— Конечно-конечно, папка. Ой, какой все-таки ты молодец. Другой бы давно наплевал на память, заложил бы по дешевке, а ты сохранил. Папулька!
* * *
Сегодня был особенный день; день с изюминкой. От каждого угла пахло новизной, в воздухе преобладали сладковато-манящие ароматы праздника, даже старые привычные вещи казались необычайно загадочными, обновленными. Квартира напоминала сказочную шкатулку, которая по мановению волшебной палочки (не иначе, дело рук незримого чародея) начала преображаться.
Откуда ни возьмись на стенах появились разноцветные фонари и гирлянды, заструились серебром нити дождя, что при малейшем дуновении ветра оживали и трепетали словно в исступлении. На окнах сверкали крупные снежинки; на дверях — новогодние венки; в коридоре покачивались два больших мерцающих шара; в хозяйской спальне — «живая» шишка, меняющая цвет в зависимости от ракурса; с потолка свисали грозди перламутровых стеклянных шаров.
На подоконнике стояли вазочки с заснеженными еловыми ветвями, а в гостиной на самом почетном месте появилась она — двухметровая красавица-елка. Пышная, нарядная, окруженная ароматным облаком хвои.
В самый последний момент хозяева решили отказаться от искусственной, пропахшей пластмассой и пылью елки и отправились на елочный базар.
В гостиной елку установили в ведро с мокрым песком, закрепили деревянными распорками, украсили гирляндами и старыми игрушками, бережно хранившимися на антресолях в большой коробке из-под обуви. Игрушкам было более сорока лет — своего рода привет из минувших времен, окутанный волшебной атмосферой сказочной фантасмагории.
Каждую игрушку, прежде чем та оказывалась на еловой ветке, Мария Тихоновна аккуратно вытаскивала из коробки, протирала влажной салфеткой и подолгу держала в руках. Она любовалась прозрачными шарами с заключенными внутри разноцветными рыбками, причудливой формы фонариками, большими и малыми колокольчиками, стеклянными конфетами, хлопушками, пузатыми снегирями, лопоухими зайцами…
— Денис, ты помнишь? — спрашивала она всякий раз мужа, беря в руки очередной шар или шишку.
— Помню, — отвечал Денис Евгеньевич. — Тысяча девятьсот восемьдесят первый год.
— А шесть фонариков купили в семьдесят восьмом, когда с Наткой в Ленинград ездили.
— Неужели все целы?
— Осталось четыре — два раскололись.
Друж с Вилькой сидели в стороне, не решаясь подойти к хозяевам. Чем это они там занимаются? — читался немой вопрос в их любопытных собачьих взглядах.
— Ты что-нибудь понимаешь, Вилька?
— Ничегошеньки.
— Стекляшки какие-то разбирают.
— От них пахнет старой ватой, я проверяла.
Вилька и в самом деле приближалась к коробке с игрушками и даже умудрилась сунуть нос внутрь. Вдохнула и… Апчхи! Ап-чхи! Чихала до тех пор, пока не полакала из миски воды.
