Живот! Что-то с ним происходит, Друж чувствовал дискомфорт, будто живот сковали обручем.
Встать у Дружа не получилось. Приподняв голову, он увидел молодую женщину в зеленом медицинском костюме. Она стояла возле стола, шумно перебирая в металлическом лотке инструмент. Друж огляделся: белый потолок, на нем несколько мощных плафонов, белые кафельные стены с ликующими огоньками отраженного света, белая дверь с медной круглой ручкой.
Напротив двери каталка, на каталке лежит черный лабрадор. Лежит, не шевелится, словно мертвый. Чуть левее примостилась каталка поменьше, на ней в цветастой попоне мечется пудель. Скулит, бедолага, завывает, просит о помощи.
Женщина продолжает перебирать инструменты, стук металла по металлу начал действовать Дружу на нервы, он напрягся и захрипел.
— Очнулся? — спросила женщина, обернувшись.
Отойдя от столика, она приблизилась к Дружу, улыбнулась ему, как старому знакомому (но эту женщину Друж точно никогда раньше не встречал), поправила висевшую на штативе капельницу с раствором, разгладила на каталке сбившуюся клеенку.
— С возвращением тебя, — женщина слегка сжала Дружу переднюю лапу и кивнула головой. — Везунчик!
Друж предпринял новую попытку подняться на лапы, медсестра запротестовала:
— Даже не думай. Лежи! Рано еще для подвигов.
Пудель пронзительно завизжал.
— Кто там у нас песняки заводит? — Медсестра подошла к каталке, нагнулась, погрозив беспокойному песику пальцем: — Не больно тебе, не больно. Ты давай не шуми тут. Смущаешь всех своим криком. Все, все, угомонись, милая. Знаю, что неприятно лежать привязанной, да еще в попоне. Терпи.
Пуделиха раскрыла пасть, высунула язык.
— Терпи! — повторила медсестра, отойдя к столику с инструментами.
Друж еще долго слышал жалобные стоны пуделихи, сам неоднократно подавал голос — медсестра оставалась непреклонна. На все собачьи жалобы один ответ — терпите.
Легко ей говорить, сама бы попробовала полежать на боку, связанная, с перебинтованным животом и лапой.
Да, живот Дружа был перебинтован: несколько часов назад ему была сделана операция. Она прошла успешно.
Из наркоза Друж вышел спокойно, не в пример несчастной пуделихе Джины и очнувшегося через час лабрадора Лорда. Избавившись от оков операционного дурмана, Лорд задергался, как в лихорадке, порывался вскочить, щелкал пастью, пищал, словно маленький щенок. Потом его стошнило.
Медсестра ненадолго отлучилась, в помещении остались три больные собаки, две из которых отчаянно нуждались во внимании.
— Что со мной происходит? Где я? Где мои хозяева? — скулил Лорд.
— Мне страшно! Страшно! — завывала Джина.
Друж до поры до времени хранил молчание, а когда выслушивать собачьи стенания стало совсем невыносимо, загавкал:
— Я тоже хочу домой!
— Мне плохо, — жаловался Лорд.
— Страшно! Страшно! Страшно!
— Кто-нибудь знает, что с нами сделали? — спросил Друж.
На мгновение в помещении сделалось тихо, первой тишину нарушила Джина.
— Мы с хозяйкой возвращались домой после прогулки, когда на меня набросился бультерьер. Больше ничего не помню. Проснулась уже здесь, хозяйки рядом нет… Мне страшно! Страшно!
Друж завыл в унисон с Джиной. Лорд молчал.
— Тебя тоже искусал бультерьер? — спросил немного погодя Друж.
— В меня стреляли. Пьяный сосед целился в хозяина, я помешал. Одна пуля попала в заднюю лапу, вторая в живот.
— Как страшно! — исступленно лаяла Джина.
— Хозяин не мог меня бросить, — сокрушался Лорд.
— А я своего хозяина потерял, — уныло ответил Друж.
От страха, от боли, от глубокой обиды и жгучей несправедливости три собаки устроили настоящий переполох.
Минуту спустя прибежала медсестра.
…Ночью в помещении царил полумрак. Рассеянный голубоватый свет исходил от двух шарообразных плафонов, неестественно звенела тишина, изредка нарушаемая то ли посапыванием, то ли похрапыванием Джины. Пуделиха угомонилась лишь к вечеру, и то после сделанного медсестрой укола. Заснула почти сразу, с тех пор не просыпалась; только лапами во сне подергивает да сопит-храпит чуть слышно.
Лорда увезли в неизвестном направлении. Пришел врач, осмотрел лабрадора, потом сделал знак медсестре, и каталку вывезли в коридор. Означало ли это, что Лорд пошел на поправку, или же ему стало хуже — Друж не знал.
Незадолго до полуночи у Дружа с Джиной появились новые соседи: доберман Людвиг и шарпей Индира. Девятилетний Людвиг перенес операцию по удалению желчного пузыря, трехлетней Индире вставили в заднюю лапу металлический штифт.
Собаки еще не отошли от наркоза, они были привязаны к каталкам, и каждые десять минут медсестра смачивала влажными тампонами вываливающиеся из пасти языки — чтобы те не пересохли.
Дружу сильно хотелось пить, всем своим видом он показывал, что умирает от жажды, но вредная медсестра (не иначе как издевалась) гладила его по голове и просила потерпеть.
Наконец в три часа ночи, когда от жажды Друж начал бузить, медсестра позволила сделать несколько глотков воды. Он их сделал, и его стошнило. Медсестра недовольно забурчала, отправилась за тряпкой.
Под утро из наркоза без особых проблем вышла Индира, Людвиг же, прежде чем окончательно прийти в себя, устроил настоящую истерику.
Друж лежал на каталке, мечтая поскорее убраться из мрачного помещения: здесь все было пропитано болью, страхом, отчаяньем; он не чувствовал боли физически, но страдал от боли душевной. Она клокотала внутри, сдавливая неспокойное дыхание.
Утром Людвиг рассказал соседям о своих хозяевах. Расхваливал их доберман на все лады. И хорошие, и пригожие, внимательные, заботливые, а как любят Людвига — словами не передать. О здоровье его пекутся, раз в полгода обязательно показывают ветеринару, проводят полное обследование. Чуть что в организме не так, врач сразу устраняет проблему. Вот и на этот раз во время осмотра выявили болезнь желчного пузыря.
— Спасибо хозяевам. Они у меня лучшие! — гавкал Людвиг.
Джина завела старую пластинку. Как проснулась, так сразу в крик. Страшно ей, и все тут! Лает и лает, не угомонится никак. Медсестра и успокаивала, и гладила, и шептала что-то, наклонившись над пуделихой. Не помогло.
— Страшно мне! Страшно! — разорялась Джина.
Через час ее увезли.
На Дружа напала апатия. Он завыл от жалости к самому себе. Индира начала подвывать.
— Прекратите, — гавкнул Людвиг.
— Тебе хорошо говорить, у тебя есть любимые хозяева, а у меня никого нет, — Друж приподнял голову, посмотрел на лабрадора и, вздохнув, прикрыл глаза.
