Я ничего не понимал. Секунду помолчав, я спросил его:
– Ты не знаешь цифры?
– Только две: ноль и десять.
– Но ты же пользуешься пультом! Ты умеешь находить канал с мультиками, значит, умеешь и пользоваться телефоном!
– Я еще маленький, – произнес он, и мне показалось, что это обстоятельство причиняет ему боль. Но тут ничего нельзя было поделать, он и правда был маленький, его родители, сами будучи математиками, научили его множеству слов, а вот цифрам не научили. Когда надо было включить каналы, на которых показывали мультики, он делал это, полагаясь на зрительную память. Но с телефоном было иначе, он нажимал кнопки наугад. Он делал это и сейчас, чтобы успокоиться, потому что он волновался. Глядя на эти подпрыгивающие пальчики, я подумал, может, кто-нибудь случайно откликнется, и уже хотел крикнуть ему: перестань, прислушайся, вдруг тебе скажут «алло». Но только в этот момент я обратил внимание на то, что, когда он нажимает на кнопки, звука не слышно, что экран не светится. В общем, телефон был выключен.
– Марио, пожалуйста, поставь телефон на базу, – сказал я.
Возможно, из-за холода я нечетко произносил слова, возможно, мне в моей просьбе недоставало решимости, но только Марио не двинулся с места.
– Мы больше не играем? – спросил он, глядя на трубку.
– Нет.
– Потому что я не умею звонить по-настоящему?
– Нет, потому что телефон не работает.
– Когда телефон не работает, с ним все равно можно играть, мы с папой так делаем, просто ты не хочешь играть.
– Марио, не спорь, иди и поставь телефон на место.
Он встал, но оставил телефон на полу. И сказал:
– Это ты виноват, что он не работает, ты не поставил его на место. Мама говорит, ты думаешь только о себе.
– Ладно, только сделай, что я говорю.
– Нет, я пойду смотреть мультики.
И он вышел из гостиной, хотя я заорал ему вслед:
– Марио, вернись, ты должен помочь мне. Помогать мне – это тоже игра.
Прошла минута, две; я надеялся, что мальчик где-то спрятался и ждет, когда я опять его позову, что позволило бы ему со мной помириться. Я постучал по стеклу, позвал его, но на сей раз ласковым голосом: «Марио, иди сюда, я вспомнил одну чудесную игру!» Ответа не было. Я действительно придумал для него игру: найти и принести мне мобильник. С этим аппаратом все было бы проще. Я показал бы ему символ, обозначающий последний входящий звонок, и назвал имя его матери, он позвонил бы Бетте, а она позвонила бы Салли и отправила ее к нам. Но тут по квартире разнеслись неестественно писклявые и басистые голоса, он включил мультики на полную громкость. Я вопил во все горло: «Марио! Марио!» – но без толку; было ясно, что он не желает меня слушать. А с другой стороны, если бы даже он услышал, даже если бы он вернулся в гостиную, – где я оставил мобильник?
Мне пришлось напрячься, чтобы это вспомнить, а вспомнив, я не обрадовался. Мобильник был в нескольких метрах от меня, за двойной стеклянной дверью. Он был там, куда я его положил, – на самой верхней полке стеллажа, среди безделушек, которые принадлежали Бетте, когда она была маленькой. Я сделал так для того, чтобы Марио не смог до него добраться. Он и не сможет – даже если залезет на стул. Впрочем, какая разница, где лежит мобильник; я только что вспомнил, что последний раз заряжал его три дня назад, и сейчас он наверняка не работает, так же как и домашний телефон.
Что за глупая непредусмотрительность, я заботился только о второстепенном, а главное упустил из виду. Я все еще сидел на корточках, привалившись к двери, чтобы защититься от ветра, и не мог заставить себя сделать хоть шаг вперед. Я был как те люди, которые боятся летать и за все время полета не только не ходят в туалет, но даже не решаются положить ногу на ногу: им кажется, что, если они сдвинутся со своего места, самолет потеряет равновесие, перевернется и упадет. Однако мне следовало что-то предпринять: кричать, пытаться привлечь внимание соседей или прохожих. Но как это сделать? Я находился на седьмом этаже, в стороне от оживленной улицы, а шум транспорта заглушил бы мой крик. Если даже рев и писк мультяшных героев из включенного на полную громкость телевизора не привлек ничье внимание, так кто здесь расслышит мой осипший от холода голос? Хотя, подумал я со вздохом, на самом деле это только предлог, чтобы не звать на помощь. Мне было стыдно. Когда-то я мечтал возвыситься над средой, в которой вырос, выйти в большой мир и найти там себе место. И теперь, на склоне лет, когда пришло время подводить итоги, я не хотел выглядеть истеричным субъектом, зовущим на помощь с балкона дома, где провел детство и откуда сбежал, снедаемый амбициями. Мне было стыдно, что я оказался запертым на балконе, что я не сумел предотвратить это, мне было стыдно, что я утратил всегдашнее чувство самодостаточности, не позволявшее мне просить помощи у кого бы то ни было, мне было стыдно, что меня, старика, поймал в западню маленький мальчик.
Кстати, о мальчике. С чего я взял, что он действительно сидит в кресле перед телевизором? Быть может, он разгуливает по дому и перебирает в памяти все слова, которым неосторожно научили его родители. Он мог включить газ. Мог поджечь дом, мог поджечь самого себя. Мог открыть все краны и залить квартиру. Мог утонуть в ванне или порезаться папиными лезвиями. Мог полезть на шкаф, опрокинуть его на себя и переломать себе кости. Мое воображение порождало одну устрашающую картину за другой, но, как ни парадоксально, чем больше я беспокоился за Марио, тем явственнее я видел в нем врага, притом врага взрослого и могущественного. Я вспомнил его взгляд, когда он сказал мне: «Я пойду смотреть мультики». У меня никогда не было столько силы, чтобы сказать: сделай, как я хочу, не сделаешь – тем хуже для тебя. Помнится, я был замкнутым и ранимым ребенком. Конечно, я часто таил в душе недобрые чувства, но всегда находил обходные пути, чтобы излить их. А вот у Марио были гены, благодаря которым он мог сойтись с кем угодно в открытом противостоянии и победить. Впрочем, возможно, я преувеличиваю, это обычный ребенок, и ведет он себя по-детски. Проблема не в нем, а во мне, я впустую растратил всю свою жизненную силу и теперь раздражался, учуяв энергию, скрытую в маленьком детском тельце. Ему удалось принизить даже мой талант художника, подумал я. Он показал мне, что за короткое время может перенять все мои хитрости, все, что я умел. Показал, что уже сейчас, в четыре года, может рисовать лучше меня. И я представил себе, что он сможет сделать, когда вырастет, если выберет мою профессию, отказавшись ради нее от своих многообразных талантов маленького хищника. Он затмит меня, зачеркнет даже память о моих произведениях, превратит в своего малоодаренного родственника, в трудолюбивую посредственность.
Я решил встать на ноги – необходимо найти какой-то выход. Вцепившись в перила, осторожно глянул вниз. На одном из этажей горел свет. Я не мог определить, на каком именно, слабый проблеск едва пробивался сквозь тьму в глубине двора, но мне показалось, что на втором. Может быть, размышлял я, враждебность матери Аттилио окажется для нас полезной. Надо спустить ведерко с игрушками до второго этажа и раскачивать перед балконной дверью, дразня ее и мужа. Так я и сделал, хоть и чувствовал себя полным идиотом. Где это видано, чтобы семидесятилетний старик забавлялся, как маленький ребенок? Убедившись, что ведерко опустилось до уровня второго этажа, я взялся левой рукой за перила, а правой начал раскачивать веревку. Я надеялся, что сосед или соседка выглянет на балкон, поднимет голову и увидит меня. Но в освещенном пространстве никто не появился. Расстроенный, я отпустил веревку, сердце у меня стучало, отдаваясь в голове. Потом я опять схватил веревку, дернул за нее, а затем отпустил, повторил этот трюк несколько раз. Никакого результата. В бешенстве я потянул за веревку и вмиг поднял ведерко наверх, это оказалось нетрудно, оно было легким. Я хотел побросать игрушки вниз, может, какие-то из них угодили бы на соседский балкон. Но когда я втащил ведерко наверх, оно оказалось пустым.
