И я пошла по тропинке вдоль берега Танн назад, к ферме Нарсиса. Мне все-таки хотелось повидаться с Янником и узнать, что ему мать обо мне наговорила. Может, думала я, мне удастся определить, где его комната? Тогда я бы забралась туда через окошко, и мадам Монтур ничего бы не узнала. А может, и сам Янник сумеет незаметно выйти из дома. Мы с ним могли бы убежать в мой лес и спрятаться там, а питались бы лесными орехами и ягодами.
Начинало темнеть. Солнце опустилось в груду пурпурных облаков, снова стал накрапывать дождь. Вокруг не было ни души. Потом я вдруг услышала за спиной чей-то топот и на всякий случай спряталась в густой зеленой изгороди – вдруг это мама или Ру вздумали меня искать? Но оказалось, что это не мама и не Ру, а Рейно. Лицо у него было сердитое, расстроенное; я видела по цветам его ауры, что он чем-то сильно огорчен. В длинной темной куртке с поднятым от дождя воротником он был похож на «плохого парня» из какого-нибудь фильма – шпиона или, может, убийцу.
Я пряталась, пока он не протопал мимо, потом вылезла и двинулась по тропе следом за ним через поле, но не потому, что так уж хотела идти за ним, просто мне и самой было нужно в ту же сторону. Интересно, вдруг подумала я, а ему-то что в такое время на ферме понадобилось? Родителей Янника он явно недолюбливает. Это всем заметно. Его вороньи брови прямо сразу дыбом встают, стоит ему Мишель Монтур увидеть.
Над полями уже повисла ночная мгла. Вокруг не было ни огонька, только на ферме светились окошки, и луны тоже видно не было, потому что все небо затянули облака. И это даже хорошо, потому что в таких густых сумерках я легко могла следовать за Рейно, сама оставаясь невидимой. Я шла за ним до самых ворот, а потом, притаившись в кустах, смотрела, как он идет прямиком к парадной двери. Он постучался, и через некоторое время дверь отворилась. На пороге возникла мать Янника. Мне отчетливо был слышен ее голос, похожий на голос хищной птицы – возможно, сорокопута, у которого такой острый, смертельно опасный клюв.
– Может, в дом пройдете, отец мой?
Голос Рейно звучал гораздо тише, и я не все сумела расслышать, но поняла: находиться там ему очень неприятно. До меня донеслось …всего пару минут вашего времени, и я догадалась, что он с трудом сдерживает ярость. В голосе его, правда, ярости совсем не чувствовалось, но, хоть он и стоял ко мне спиной, я прекрасно видела, как бешено пылают краски его ауры.
А голос мадам Монтур хоть и звучал пронзительно, но с интонациями самыми невинными, и было совершенно очевидно, что она лжет. У нее тоже была некая аура, ровно светившаяся самодовольно розовым светом. Было ясно, что она ни за что не отдаст Рейно то, что ему нужно, как бы он ее ни убеждал, и будет лгать и лгать без конца. Но, сколько бы я ни вслушивалась, я никак не могла понять, почему Рейно так огорчен. Наверное, это как-то связано с Нарсисом, решила я. И с моим земляничным лесом. Я подобралась еще чуточку ближе, стараясь держаться в тени под стеной дома. В одном из окон горел желтый свет. Может, это окно Янника? – подумала я. Рядом с окном у самой старой каменной стены росла большая раскидистая яблоня, на которую ничего не стоило влезть и заглянуть внутрь – мне, во всяком случае.
Я легко преодолела три круга ветвей и заглянула в освещенное окно. Там действительно была спальня Янника – я поняла это по его одежде, валявшейся на полу, – но самого Янника в комнате не оказалось. Заметив, что окно лишь прикрыто, я подсунула пальцы под раму, приподняла ее, открыла окно и влезла внутрь. Я очень хорошо умею лазить – Анук говорит, это потому, что я – обезьянка.
Комната Янника была очень похожа на мою, только куда сильней захламлена; прямо на полу стоял большой телевизор с подключенной стационарной игровой приставкой. Янник, видимо, играл в какую-то «стрелялку», но отчего-то не доиграл, прервав игру на середине. На экране все еще торчал какой-то непонятный тип с арбалетом, скорчившийся за скалой. Снизу доносились голоса – дверь была закрыта неплотно, – и я прислушалась.
Мадам Монтур говорила:
– Уверяю вас, я понятия не имею, о чем вы толкуете, отец мой! Если кто-то вломился в ваш дом, то вам следует вызвать полицию. И мне решительно не нравится ваше заявление о моей причастности к данной краже! – Она лгала – мне это было совершенно ясно. С теми же интонациями она уверяла меня, что Янник спит.
– Мадам Монтур, я вынужден сообщить вам, что лгать священнику – это особо тяжкий грех. – Теперь уже и голос Рейно звучал достаточно резко, но мать Янника только рассмеялась в ответ:
– Нет, это просто нелепо, отец мой. Вы же признаете, что оставили дверь открытой. Да кто угодно мог к вам в дом забраться!
– Забраться в дом и не украсть ничего, кроме исповеди вашего отца? Вряд ли, мадам Монтур. Слишком много совпадений. И самое главное – папка исчезла в тот же день, когда я отказался ее вам показать.
Речь, безусловно, шла о Нарсисе, и я придвинулась ближе к двери, пытаясь хоть что-то увидеть в щель между дверными петлями, но так ничего и не смогла разглядеть.
– Я считаю оскорблением уже одно то, что вы допускаете, будто я способна на подобное! – Удивительно, до чего все же самодовольно звучит голос мадам Монтур, когда она откровенно лжет. – Вы бы лучше обратили внимание на этих речных странников, на Ру и его приятелей, которые целыми днями болтаются на берегу, а работать, похоже, и не думают. Если вас, отец мой, действительно обокрали, то куда более вероятно, что это их рук дело. Между прочим, Ру питает вполне законный интерес к завещанию моего отца и, разумеется, хочет, чтобы все вышло именно так, как там и написано. Может, надеется и еще кое-что из отцовского имущества к рукам прибрать.
Она назвала Ру вором! От негодования я заверещала, как рассерженная белка, и тут же, спохватившись, зажала рот рукой и с минуту даже не дышала – так боялась, что они меня услышали.
Затем снова раздался голос Рейно, звучавший очень холодно:
– Не говорите глупостей, мадам Монтур. К Ру эта папка не имеет ни малейшего отношения. И никакой имущественной ценности записи Нарсиса не имеют. Это всего лишь некие размышления о жизни, которые он счел нужным завещать мне. Но если вы действительно знаете, кто взял папку, то ваш долг сообщить мне об этом. Я, в конце концов, душеприказчик Нарсиса и могу отложить вступление завещания в силу, если сочту, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
Это заставило мать Янника снова пойти в наступление:
– Вы что же, мне угрожаете? По-моему, это звучит как угроза!
– Разумеется, нет, мадам.
– А ведь завещание может быть и пересмотрено, особенно если тот, кто его оставил, был слишком дряхл и явно не в своем уме!
Новая ложь. Нарсис мыслил абсолютно ясно. Или она считает доказательством его душевного нездоровья то, что он оставил свой лес мне? Интересно все-таки, куда подевался Янник? Вряд ли он мог далеко уйти в такой темноте. Я села на кровать и решила подождать его. Кровать у него была гораздо просторней моей и накрыта таким мохнатым, вроде бы меховым, пледом. Я немного попрыгала на упругом матрасе. Это оказалось так приятно, что я еще попрыгала, и вдруг моя нога наткнулась на что-то твердое, лежавшее под этим мохнатым пледом. Оно было то ли забыто там, то ли специально там спрятано…
