– Ты что, смеешься надо мной? – Это прозвучало уже угрожающе, и я поспешил объяснить, что Мими почти всегда смеется – ее смех был подобен пению черного дрозда: столь же естественный и без единой капли злорадства или задней мысли, – но тетушка Анна меня и слушать не желала.
Она схватила Мими за волосы, та принялась с криком вырываться, и я вскочил, но тетушка Анна заморозила меня одним-единственным окриком: «Нет!»
Я хорошо помню, как она возвышалась надо мной, и в вырезе платья среди пышных кружев ярко блестел в свете лампы ее черный крестик. Мне тогда показалось, что она ростом никак не меньше десяти футов – этакая статуя из базальта и льда с сияющими, как луна над Танн, холодными, темными, таящими угрозу глазами.
– Ты, Нарсис, заканчивай свой ужин, – ледяным тоном велела мне тетушка Анна, – а Наоми пока посидит в комнате вашего отца и подумает; может быть, научится вести себя как следует.
Надо было мне что-то сказать, заступиться за сестру. Я, собственно, и попытался, но для одиннадцатилетнего мальчика мир взрослых – это неведомый континент, населенный чудовищами. Меня страшила даже сама перспектива возможного противостояния тетушке Анне во всем ее ледяном величии, так что вряд ли можно было ожидать от меня сколько-нибудь решительных действий. В общем, я опустил голову, стараясь не слышать отчаянных воплей Мими, которую тетушка Анна волокла наверх, где находились спальни.
Через пять минут тетка вернулась, выглядела она мрачно и сильно раскраснелась. В руках она держала ключ от отцовской спальни, который прицепила на ту же цепочку, где висели другие ключи; эту цепочку она всегда носила на поясе. Затем она снова уселась за стол и устроила настоящее представление, демонстрируя мне, как полагается правильно есть зеленые бобы с картошкой. После чего налила себе стакан красного вина и довольно быстро его осушила. Я тем временем, изо всех сил стараясь не заплакать, мучительно жевал и глотал еду, не чувствуя ее вкуса, и она комками застревала у меня в горле.
– Ну вот, – с безрадостной улыбкой на тонких, как лезвие серпа, губах заметила тетушка Анна, – наконец-то хоть немного покоя.
Я промолчал, хлюпая носом и чувствуя в горле соленый вкус соплей и непролитых слез.
– Нужно пользоваться носовым платком, Нарсис, – сделала замечание тетушка Анна и налила себе еще вина. – А если ты простудился, то завтра, пожалуй, на улицу я тебя не выпущу.
Я сказал, что это не простуда.
– Ну и хорошо, – вздохнула с облегчением тетушка Анна, – тогда, значит, ты пойдешь собирать землянику. Она как раз поспела. Я собираюсь сварить варенье на всю зиму и убрать его в кладовую.
– А как же Мими? – спросил я.
– О Мими не беспокойся. Знаешь земляничную делянку возле старого колодца под большим дубом? Вот там ты и будешь всю неделю ягоды собирать. И если будешь трудиться прилежно, я позволю тебе вылизать тазик, когда с вареньем покончу.
Я прекрасно понимал, что с ее стороны это редкая милость. И мне, безусловно, полагалось быть благодарным. Но мне было невыносимо думать, что Мими так и будет сидеть в полном одиночестве, запертая в отцовской спальне, пока я буду собирать землянику, и я попросил умоляющим тоном:
– Позвольте мне взять с собой Мими! Клянусь, она будет хорошо себя вести. Она всегда меня слушается.
Это я, конечно, зря сказал. Тетушка Анна тут же поджала губы, и они превратились в тонкую колючую проволоку неодобрения.
– Слушается ли она тебя, Нарсис, никакого значения не имеет, – заявила она. – А вот твой отец всегда слишком многое ей спускал; прощал ей то, за что любой ребенок заслуживал бы наказания. Он ведет себя просто нелепо, постоянно с ней сюсюкая. Ну, ничего, сейчас я за вас отвечаю. И пока Наоми не научится слушаться меня, дверь этой комнаты останется запертой.
Я хотел спросить – почему она выбрала именно эту комнату, почему не ту, где мы с Мими спим? – но не сумел найти нужных слов. Я понимаю, это звучит как детский лепет, но спорить с теткой я действительно боялся. Отцовская комната всегда была для нас под запретом. Его кровать с серым покрывалом была убрана так тщательно, что казалась каменной; а гардероб с гигантскими дверцами и зеркалом, слегка искажавшим изображение, выглядел просто пугающе. И еще там всегда стоял запах полироли, шариков от моли и одежды, которую никто никогда не носил. Мне всегда казалось, что в отцовской спальне водятся привидения. Например, привидение моей матери – оно пряталось в ее студийном портрете, одежде, по-прежнему висевшей в гардеробе, в шариках от моли, которыми были набиты карманы этой одежды.
С этого места, заложенного закладкой, я и начала читать. Должно быть, здесь Рейно остановился, по какой-то причине отложив чтение. Я-то думала, что в этой папке содержатся какие-то официальные документы или, может, советы, как лучше поступить с фермой, но никакой «истории жизни» я, разумеется, не ожидала. А это оказалась именно «история жизни». И я, как только добралась до дому, сразу же поднялась наверх, устроилась у себя в комнате и принялась читать.
Мама явно беспокоилась, потому что вернулась я очень поздно, и все спрашивала, где я была да что случилось. Но я так ничего ей и не рассказала. Мне хотелось поскорее почитать о Нарсисе и о его маленькой сестре Мими, которая уже успела стать моим любимым персонажем. Так что я стала выискивать в рукописи те куски, что были посвящены ей. А те, что касались Рейно, я попросту пропускала. Я его и так знаю, и потом, он же не является частью этой жизненной истории. Это история жизни Нарсиса – и Мими. И мне хотелось знать, что же с ней случилось. А эту тетушку Анну я сразу возненавидела! Такая противная! Я очень надеялась, что в конце истории она все-таки умрет.
Я так и уснула за чтением, а раскрытая папка с историей Нарсиса осталась лежать у меня на подушке, и утром, когда я проснулась, несколько страниц упали на пол. Я быстренько вскочила, все собрала и спрятала зеленую папку у себя под кроватью. Там она точно будет в безопасности. Никто ее не увидит. Мама никогда под кровать даже не заглядывает.
– Ну что, сегодня у тебя настроение получше? – спросила мама, когда я спустилась к завтраку. Она старалась держаться как обычно, но я всегда знаю, когда она притворяется. Вот и сегодня цвета ее ауры были все перемешаны и печальны – так бывает, когда она тоскует по Анук. Мне не хотелось, чтобы она грустила, а потому я улыбнулась ей и взяла сразу две pains au chocolat
[23].
– Что-то вчера ты поздно домой вернулась, – заметила мама.
Я была у Янника, знаками объяснила я. И это правда, я ведь действительно была у него дома, хоть сам Янник меня и не видел.
– А его мать тебе ничего такого не говорила? Например, насчет Нарсиса или его завещания?
