– Ты согласилась, Дюймовочка, – разносится в тишине пентхауса тихим вкрадчивым шёпотом. – И тебе придётся позволять мне прикасаться к тебе. Прикасаться ко мне самой, – секундная пауза, а ладонь на моём бедре смещается ещё выше, задирает платье практически до талии. – Обнимать меня. Целовать. Придётся притворяться, как следует. Так, чтобы даже я верил.
Не уверена в том, приказ это, просьба или же просто ультиматум с его стороны. Рассудок вообще мало что воспринимает, кроме самой тональности его голоса. Он пробирает до мурашек. Насквозь. Словно ток по мне пропускают. Наверное, именно поэтому я дрожу. Вздрагиваю снова и снова. С каждым новым прикосновением Глеба. Нет. Не целует. Будто пробует. Проводит от виска губами к шее, вдоль горла к левому плечу. Почти неосязаемо. Мучительно-медленно. Заставляя моё сердце стучать всё громче и чаще. Рождая в груди странное тепло, что разливается по венам, подобно самому коварному яду. Он травит мою кровь. Дурманит разум. Опьяняет, как самое крепкое вино. Мне уже неважно, почему всё это происходит. Только бы не заканчивалось. Впрочем, наследник «Галеон» и не думает останавливаться.
– Так, чтобы и ты сама себе верила, Дюймовочка, – продолжает он. – Верила. Что ты моя. Только моя. Не думая ни о ком другом, кроме меня. И того, как ты жаждешь быть со мной.
Глеб больше не придавливает к холодной мраморной поверхности. Стягивает с плеч тканый орнамент. Проводит кончиком носа вдоль шеи вновь и вновь, на этот раз поднимаясь выше, к линии подбородка. Гладит плечи, ласкает, оставляя обжигающий незримый узор на моей коже, обхватывает пальцами за затылок, тянет на себя, фиксирует, не позволяя отвернуться.
– Притворись моей, девочка…
В районе солнечного сплетения будто искра вспыхивает. Жжёт. Я знаю, неправильно всё это. Но я прячу эту мысль, хороню в самом тёмном месте своего сердца. Избавляюсь. И тянусь навстречу его поцелую. Послушно раскрываю губы. Позволяю ему оставить на себе этот отпечаток. Отвечаю. Впитываю жар мужского тела, вместе с кислородом, который мы делим на двоих. Выгибаюсь навстречу. Прижимаюсь к нему сильнее, не сопротивляясь крепким объятиям.
Я пропускаю тот момент, когда моё платье оказывается на полу. Оно банально сваливается, когда мир вокруг меня снова переворачивается. Поцелуй прекращается всего на секунду. Новый – уже не ждёт дозволения. Требовательный. Жадный. Поглощающий. Он кружит голову, окончательно отключает сознательную часть меня, забирает жалкие остатки адекватности. И вынуждает тихонько стонать в чужие губы, позабыв про стеснение.
Господи, какой же он горячий…
Вот так, кожа к коже, когда я могу чувствовать под пальцами крепкие мышцы, водить по золотистому загару кончиками ногтей, может быть слегка царапая, оставляя белесые полосы, исследуя мощное сильное тело не менее алчно, нежели делает это со мной сам Глеб. Футболка всё ещё на нём. Задрана. Не снимаю. Если перешагну и эту черту, тогда… холод простыней отрезвляет, напоминает о том, о чём я почти забываю. Брюнет опускает меня на постель аккуратно, бережно, теперь целует с нежностью, пусть всё также глубоко и страстно. Не оставляет ни шанса освободиться. Мой жалкий протест уничтожен новым поцелуем. На мне бельё и я развожу ноги в противоположные стороны, переставая обнимать его торс, думая о том, насколько же это была паршивая идея – доказать ему, что я смогу притвориться. Притвориться, а потом остановиться.
– Глеб, – шумно выдыхаю.
Я собираюсь попросить его прекратить сводить меня с ума. Заново напомнить и себе, и ему о том условии, которое сама же выдвигаю. Да, я намерена его придерживаться. Невзирая на мнение наследника «Галеон». Несмотря на то, что всё моё тело, отдельно от голоса разума, буквально вопит об обратном. Потому что только так я смогу сохранить то единственное, что ещё принадлежит мне одной. Сохранить… саму себя. И далеко не в пресловутой девственности дело. Я не должна подпускать его настолько близко. Не должна позволять ему стать частью себя. Стать по-настоящему зависимой от него. Потом отпустить вряд ли получится. А я не хочу, чтобы было мучительно больно. Возможно, нам обоим.
– Глеб, не… – опять не договариваю.
Брюнет резко выпрямляется, поднимается на ноги. Одним уверенным жестом он стягивает с себя футболку, откидывая ту в сторону. Не прекращает смотреть мне в глаза. Прямо. Пристально. С вызовом. И каким-то странным пренебрежительным снисхождением, от которого становится холодно и очень неуютно одной. Потому я и отвожу свой взгляд, больше не смотрю ему в лицо.
Зря, кстати, я это делаю!
Ведь самым позорным образом зависаю на литых кубиках его пресса и тёмной дорожке волос на низу живота, теряющейся под поясом джинс. Надо было смотреть куда угодно, не туда. Поздно. Он возбуждён, мне не нужно прикасаться, эрекция – слишком внушительна, чтобы не заметить. Подлое воображение тут же рисует возможные варианты того, что я могла бы увидеть, если раскрыть ширинку, приспустить плотную ткань. Оно же наталкивает на размышления о том, как бы он ощущался в моей ладони, если обхватить пальцами, плотно сжать, почувствовав всю полноту его размера… И зачем я об этом думаю? Снова забываю, что надо дышать. Задыхаюсь, теряю связность фразы, которую собиралась завершить. И нервно закусываю нижнюю губу, внутренне сжимаясь, как пружина, едва мужчина расстёгивает ремень.
Щёлк…
Металлическая пряжка разъединена.
Ремень плавно вытащен из пояса.
Это совершенно точно какой-то долбанный гипноз!
Потому что я всё ещё не отворачиваюсь, смотрю, даже моргнуть не в силах. Ни тогда, когда ремень отправляет вслед за футболкой, на пол. Ни тогда, когда молния расстёгнута. Ни после, когда Глеб сбрасывает с себя джинсы, притом без малейшего стеснения вместе с боксерами.
Вот теперь глаза я закрываю!
Да что уж там, резко зажмуриваюсь, как от очередного удара током, на этот раз – болезненного.
По-детски?
Вернее всего.
Зато…
– Хорошо, – произносит Глеб. – Пусть будет, как ты хочешь, Дюймовочка, – удивляет.
Я даже распахиваю глаза, в изумлении уставившись на повернувшегося ко мне спиной Филатова.
– Я не буду принуждать тебя делить со мной постель, – продолжает, шагнув прочь от кровати. – И не заберу твою драгоценную девственность, можешь перестать переживать по этому поводу. Девай её, куда хочешь. Мне без разницы. Главное, не забывай притворяться, когда потребуется. Вижу, у тебя это превосходно получается, – выдерживает небольшую паузу. – Спи, Дюймовочка. Завтра будет долгий и трудный день.
Он замолкает. Больше ничего не говорит. Уходит. В душ. Из того, что было на нём прежде, только… телефон. Мужчина прямо на ходу набирает кому-то сообщение, ждёт встречное, отвечает, попутно включая напор воды внутри прозрачной стеклянной кабины. Планировка пентхауса позволяет мне отметить каждое его действие от и до: хмурое выражение лица, выверенные, почти механические движения пальцев по сенсору и винтам кранов, то, как бугрятся мышцы на его плечах и спине. Глеб до сих пор возбуждён. Не менее напряжён. И какая-то часть меня чувствует себя виноватой во всём этом. Хотя я не позволяю себе развить эту мысль дальше. Запихиваю её как можно глубже внутрь своего мозга, как старый потрёпанный хлам, который вроде бы и не нужен, но и выбросить жалко. Немного погодя и вовсе отворачиваюсь, натянув на себя покрывало.
