Она отвернулась, и теперь я позволила ей уйти. Подлетела Грейс и замелькала над моим плечом, Барнабас подошел с другой стороны.
— Почему все думают, что я должна остаться, когда знают, что я не могу ничего изменить?
— Я считаю, у тебя получится привнести изменения, — сказал Барнабас, но я его не слушала, бездумно шагая вперед. Накита уже оказалась у дороги, где замерли машины, мчащиеся под пятьдесят миль в час. — Я знаю, — Барнабас поймал меня за руку. — Именно поэтому я не остался с Роном. Я все еще считаю, что у тебя все получился, если ты останешься.
Эти слова только усилили то чувство вины, которое было в моем сердце.
— Мэдисон, — Барнабас остановил меня. Мы стояли у самого края бордюра, и замерший свет фар застывших машин осветили лицо моего жнеца, глядящего на меня умоляющим взглядом. — Ты все твердишь, что никто не дает тебе возможности увидеть, работают ли твои новые идеи. Но ведь не забывай, что ты пытаешься изменить систему, которая существует испокон веков. И твои шансы так малы, но они имеют права быть. К ним придут постепенно, не надо торопиться и хотеть сразу всего. Серафимы поют. Я даже здесь могу слышать их пение. Изменения происходят; просто лично ты этого не замечаешь. Возможно, тебе придется еще что-то сделать, прежде чем ты сама увидишь результаты.
Я была слишком подавлена, чтобы что-то ответить. Видя мое состояние, Барнабас коротко кивнул, повернулся и последовал за Накитой, чтобы привести ее обратно.
— Накита! — позвал он, и я уставилась на него, потянувшись к своему амулету. Думаю, эта была самая длинная речь, которую Барнабас когда-либо мне говорил, и от этого на душе кошки скребли еще сильнее.
— Я такая дура, — прошептала я Грейс.
— Но ты — наша дура, — звонко ответила ангел, и я вздрогнула.
— А как ты думаешь, что я должна сделать? — спросила я, двинувшись в сторону своих жнецов.
— В первую очередь, тебе надо вернуть ход времени, — предложила Грейс, — чтобы Рон не смог пронюхать, чем вы тут занимаетесь.
— Угу, хорошо. Вернуть ход времени. А как это делать?
— А дальше, думаю тебе нужно вернуться домой и показаться своему папе, прежде чем он поймет, что его часы отстают на пару часов, — добавила ангел. — Он думает, что сейчас… где-то 21–30. Ну как здесь.
— Ух ты, спасибо, Грейс!
Я как будто увидела лучик света в темном туннеле, и к списку Грейс я еще мысленно добавила третий пункт — поговорить с Накитой. Она выглядела очень понурой, шагая рядом с Барнабасом, который что-то ей говорил.
— Ну, и бывший ангел-хранитель навсегда им останется, — с улыбкой проговорила Грейс, если конечно сияющий шар света мог улыбаться. — И потом, нужно же как-то разгрести тот беспорядок, что вы там накуролесили с Тамми. Серафимы уже в курсе. Когда ты научилась менять чью-то ауру?
— Прямо перед тем, как научилась останавливать время, — ответила я, размышляя, что все однозначно не правильно, раз даже мои новые навыки приводят к новым проблемам серафимами. Снова.
_ Отлично, — заметила Грейс. — Еще немного тренировок и ты сможешь также останавливать своих жнецов.
Я кивнула, представляя мысленно полотно времени. Оно было намного ярче обычного, так что даже в висках застучало. Расслабься, внушала я себе, и картинка стала менее сияющей. Через мгновение мир ожил, и вокруг снова забурлила яркая жизнь, полная движения и шума.
— Молодец! — похвалила Грейс, фары проезжающих мимо автомобилей освещал шарик света, а из полицейского участка послышались крики. — А теперь пора отсюда делать ноги.
Я побежала вслед за Барнабасом и Накитой, довольная что мир вокруг такой же яркий и живой, но червячок сомнения не отпускал меня. Да, я нашла тело, но, похоже никто особенно не был этому рад.
И как мне теперь жить, зная, что то, чего я желаю всем сердцем, будет тем, что заставит меня отказаться от того, что я так люблю?
Глава 7
Уже почти слишком стемнело, чтобы можно было увидеть, как Барнабас сложил крылья и мягко опустил меня на крышу моего дома; грозивший хлынуть дождь делал сумерки мрачнее, чем обычно. Чернота, укутывающая, словно одеяло, душила. Похоже, она просочилась из окна моей погруженной во тьму спальни, чтобы заполнить весь мир и превратить в одно большое ничего. Типа того, что я чувствовала внутри.
Мои волосы взлетели вверх, когда Барнабас убрал крылья, и я потянулась пригладить их, уловив отблеск его крыльев до того, как они исчезли. Он стоял рядом со мной опустив голову, ожидая, не захочу ли я заговорить.
Это был очень молчаливый полет — я думала о Наките, а он — кто-его-знает. Оставить ее, рыскающую по кладбищу в ожидании меня, было трудно и я думала, что возможно, предам ее, когда получу свое тело назад. Демус рыщет где-то по эту сторону небес, но пока он продолжает искать неверный резонанс у меня есть время перегруппироваться. Я собиралась потратить как минимум пять минут убеждая моего отца, что ничего не происходило и я оставалась в своей постели.
Вот опять это слово. Ничего. Ничего — это именно то, что я чувствовала. Пустоту внутри. После обретения вновь своего тела, пусть на мгновение, я вспомнила, что такое видеть, чувствовать… по-настоящему быть частью бытия. Сейчас же оболочка, которую давал мне мой амулет, не шла ни в какое сравнение с тем ощущением.
— Ты уверена, что хочешь, чтобы я ушел? — наконец произнес Барнабас, видя, что никто из нас не собирается покидать крышу.
Я кивнула, обхватила себя руками; легкая дрожь просочилась в меня после обволакивающего тепла в Бакстере.
— Это должно занять всего час, — сказала я, удивляясь, почему он приземлился здесь, а не на переднем дворе. — И я хочу знать, сможет ли Джош ускользнуть. Будет здорово, если он вернется вместе с нами.
Он, хотя бы, сможет порадоваться тому, что я нашла свое тело.
— Час. — Похоже, Барнабас был не в своей тарелке. Он бросил на меня мрачный взгляд, затем вновь уставился на затянутые тучами небеса. — Тогда, у меня есть время вернуться и забрать твой телефон. Нет причин оставлять его там, где он может вызвать воспоминания.
— Спасибо, — сказала я как можно искренне. Надеюсь, он это уловил. Не было никакой возможности объяснить папе, как телефон оказался в Калифорнии.
— Если, конечно, ты точно уверена, что не хочешь, чтобы я подождал тебя? — спросил Барнабас.
Я затрясла головой. Накита осталась одна. Подойдя к краю крыши, я присела, чтобы спрыгнуть на землю. Люси, золотистого ретривера соседей, во дворе не было. Я заколебалась, когда рядом прошуршали кроссовки Барнабаса, и посмотрела на его затененное лицо.
— Что ты хочешь, чтобы я сказал Наките? — спросил Барнабас; в его глазах мелькнул отсвет уличного фонаря. — Она думает, ты уходишь. А ты? Ты хочешь, чтобы я ей солгал?
Моя депрессия разрослась еще больше, смешавшись с виной. Я не знала. Я хотела остаться, но если все, на что я гожусь — это убивать людей, то не могла.
