Вэйд напривался в нашу сторону и, оттянув воротничок рубашки, проговорил:
— Настоящий вер выбил бы ее здесь, где всем будет видно, но раз ты не хочешь демонстрировать свою принадлежность к стае…
— Мистер Бенсон, — зарычал Дэвид, повернувшись к нему и сжав кулаки.
— Не в этом дело! — крикнула я, тоже разозлившись. — Я просто не хочу снова делать тату, когда эта исчезнет после дурацкого демонского проклятья трансформации! К твоему сведенью, после изменения тату исчезают.
Вэйд замер в восьми футах от нас и резко опустился на одно колено. Вероятно, это был знак подчинения, но на лице у него сохранялась вызывающая гримаса. Эмоджин ухмыльнулась и встала между ними.
— Я предлагаю на руку или лодыжку, — сказала она, как будто не замечая, что эти двое готовы наброситься друг на друга. Никакие тренировки не помогли бы Вэйду в схватке с Дэвидом. Помощи Вэйда Дэвид попросил лишь потому, что ему было бы трудно заставить что-либо сделать собственную альфу.
Эмоджин потрясла распечаткой, стараясь привлечь наше с Дэвидом внимание.
— Тебе нужно выбрать место, где ты сможешь показывать татуировку, если захочешь. Не рекомендую бить ее на заднице.
Чтобы разрядить обстановку, я рассмеялась, и мужчины отвернулись друг от друга.
— Девушки из стаи сделали татуировки над грудью, — сказал Дэвид. — Их тату почти всегда видно.
Но мне как-то не хотелось, чтобы мою наколку было всегда видно. И я не хочу большую тату. От этих мыслей у меня разболелся живот.
— У тебя чистая и здоровая кожа, тату на ней будет смотреться потрясающе, — вступила Эмоджин, видя мое замешательство. — Я думаю, не сделать ли и себе такую же. А ты можешь сидеть спокойно, когда тебе больно?
Я кивнула, вспомнив иглы и капельницы, с которыми я провела все детство. Боже, я ненавижу иглы.
— Да, — ответила я. Я ломала голову, как бы сделать татуировку поменьше размером и при этом учесть желание Дэвида, чтобы она находилась на видном месте. По его мнению, если наколка не видна всем вокруг, то зачем вообще ее делать?
— Давайте сделаем ее сзади на шее, высоко и почти за ухом, чтобы она была скрыта большую часть времени, — сказала я, взяв у Эмоджин рисунок. — И разбросаем разлетающиеся семена одуванчика. Один зонтик останется на шее, рядом с основным рисунком, один пусть будет на ключице, где все его смогут заметить, и один на твое усмотрение.
Я подняла голову и посмотрела Дэвиду в глаза.
— Те, кто знает, что одуванчик — символ стаи, сразу узнают его, а остальным и не обязательно показывать всю татуировку целиком.
Дэвид задумался над моими словами, и Эмоджин взяла у меня бумагу с рисунком.
— Получится секрет, известный всем, — произнесла она весело. — Рэйчел, замечательная идея. Я так рада, что ты пришла. Эта татуировка станет одной из моих любимых работ.
— Почему? — спросил Вэйд, приняв почти воинственную позу. — Потому что она столько раз кидала тебя, а теперь, наконец, решилась?
Эмоджин замерла и, обернувшись, уставилась на него пронзительным взглядом.
— Потому что благодаря одной маленькой детали она покажет всему миру, кто она, вместо того чтобы покрывать свое тело набором случайных картинок в тридцать слоев, пытаясь выразить свою сущность.
У меня отвисла челюсть, а она направилась к Вэйду, и на лице у нее читалось желание врезать ему.
— И она, возможно, пришла бы раньше, будь у нее хоть какие-то знания, а не только слова мужчин, что это совсем не больно, хотя она знает, что это ложь, ведь она далеко не дурочка.
Вэйд отступил еще на пару шагов, а невысокая женщина приблизилась и уставилась ему в лицо.
— Я говорила тебе привезти ее для разработки рисунка, — продолжала она. — Рэйчел, может, и кинула меня несколько раз, но она в итоге пришла. — Отвернувшись, Эмоджин тяжело выдохнула и улыбнулась мне. — Мужчины, — сказала она, взяв меня под руку и проведя в ярко освещенную комнатку. — Они забывают, что мы хотим сначала увидеть, за что будем мучиться, и только после этого можем добровольно вынести все что угодно. Как иначе мы смогли бы вытерпеть девять месяцев, которые требуются для появления на свет прекрасного ребенка? Мы и так знаем, что сможем вынести это. И делать тату, чтобы доказать себе что-то, не стоит. Я знаю, татуировка будет тебя радовать. Я уверена.
Она погладила меня по руке, приглашая в свой большой и исчезающе малый мир чернил, иголок и выражения своей сущности. И на этот раз, поверив ей, я пошла.
Глава 7
Я стояла спиной к большому зеркалу в ванной. Одной рукой я удерживала небольшое зеркальце Айви, а другой придерживала влажные волосы и, скосив глаза, пыталась разглядеть свою татуировку. За окном светило яркое полуденное солнце, но в бывший мужской туалет, переделанный в прачечную и ванную, свет почти не проникал. Громко вздохнув, я отпустила волосы и потянулась к выключателю.
— Эй! — Возмутился Дженкс, когда я чуть не задела его, но мне тоже хотелось рассмотреть свою тату.
— Ну как тебе? — спросила я. В комнате вспыхнул яркий люминесцентный свет, а я снова приподняла волосы. Наклонив зеркальце Айви, я пыталась поймать отражение в небольшом кусочке запотевшего после душа зеркала, который я протерла полотенцем. Наконец мне удалось правильно наставить зеркальце, я увидела заднюю часть шеи и зависшего за мной Дженкса. Прохладный ветерок от его крыльев обдувал мне шею, с пикси сыпалась серебристая пыльца. Дженкс упер руки в бока, на его поясе висел садовый меч, а на плечи была накинута испачканная куртка. Все утро он провел в саду за проверкой нашей системы безопасности, а сейчас он, наверное, хотел как обычно вздремнуть после обеда. Пикси подстриг волосы, и мне стало легче оттого, что он, наконец, справился с собой. Прошло много месяцев со смерти Маталины, и я была рада, что Дженкс приходит в норму.
— Сойдет, — сказал он. Пикси считал, что калечить себя ради пустого тщеславия нельзя, но ведь в моем случае татуировка была не столько для самовыражения, сколько для обозначения принадлежности к стае. — Если, конечно, тебе нравятся подобные штуки.
— Сойдет? — я повернулась, чтобы получше рассмотреть тату. — Я ее обожаю. Не стоило мне столько тянуть.
— Ну да, сейчас она смотрится хорошо, — Дженкс вздернул голову и поправил куртку. — Но она же скоро выцветет. И что с ней станет, когда тебе будет сто шестьдесят? Цветы будут смотреться отвра-а-а-а-а-атительно на твоей дряблой обвисшей коже.
Я хмуро глянула на его отражение.
— Больно было? — добавил он.
Я отпустила прядь, еще скользкую от нанесенной маски для волос, и посмотрела на пикси. Взгляд упал на парашютик одуванчика на моей ключице. Пока я мылась, татуировку пощипывало. Но, думаю, он не об этом спрашивает.
— Было чертовски больно, — ответила я, встретив его взгляд. — Я даже отключилась.
