Я села за стол и приступила к делу. Теперь, когда я знала, какая история стоит за этими листками пожелтевшей бумаги, касалась я их с трепетом и даже страхом.
Что может быть сложного в том, чтобы скопировать текст? Оказалось, все. Я решила, что староимперскую письменность придумали ученые мужи с извращенным умом, которые ненавидели все простое, удобное и понятное; их каллиграфические изыски могли довести до исступления кого угодно. Почерк у инквизитора Аурелиуса был неразборчивым — болезнь, которая позднее вынудила инквизитора совершить ужасные поступки, ослабила его руку. Я не могла разобрать каждое второе слово, а если учесть мои скудные знания староимперского, задача оказалась почти непосильной. Смысла текста я не понимала вовсе.
Хуже всего было то, что господин Дрейкорн сидел рядом все время, пока я мучилась с первым листом, и наблюдал, как я неуклюже переписывала строку за строкой толстым, неудобным самопишущим пером. И хотя глаза его не могли видеть оригинал, время от времени он помогал угадывать слова по моим невнятным объяснениям; я убедилась, что хозяин обладал острым и быстрым умом, но при характер при этом имел невыносимо дотошный.
Ошибки он отмечал моментально, при этом порой придирался на пустом месте: слишком длинное тире, пропущен диакритический знак, завитушка в заглавной букве смотрит не в ту сторону. Каждый раз приходилось начинать заново. В конце концов он довел меня до белого каления. Испортив не меньше дюжины листов, я мысленно стонала каждый раз, когда слышала слова, произнесенные сухим тоном:
— Здесь ошибка. Внимательнее!
В библиотеку заглянул Кассиус, чтобы задать хозяину какой-то вопрос; посмотрел на меня сочувственно и произнес:
— Джаспер, у Камиллы все получится лучше, если ты не будешь стоять у нее над душой.
— Не беспокойся, Кассиус, — ответил господин Дрейкорн с легкой насмешкой.
— Я ее не съем. Мы отлично ладим: госпожа Камилла уже почти отказалась от мысли чем-нибудь огреть меня в ответ на следующее замечание. Она все реже переводит кровожадный взгляд с этого тяжелого учебника староимперского на мою голову. Я, в свою очередь, получил бесценный опыт. Теперь на собственной шкуре знаю, как тяжело приходится учителям чистописания в школах. Лучше отстоять две вахты подряд в штормовую погоду, чем смотреть на пьяных хромоногих жуков, которые с трудом выползают из под пера госпожи Камиллы.
Я непроизвольно испустила тяжкий вздох. Оказывается, он все это время читал эмоции на моем лице; а я-то думала, что удачно прячу нехорошие мысли под маской спокойствия и невозмутимости, как и полагается личной помощнице.
Управляющий ушел, а господин Дрейкорн откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и произнес холодно, уже без следа улыбки:
— Старайтесь лучше, госпожа Камилла. Переписанный текст будет читать император. Я плачу вам немалое жалованье и не собираюсь дополнительно нанимать переписчика для ваших каракуль. Ладно. Сегодня больше не буду вас мучить. Отложите перо и бумагу. Давайте поговорим. Расскажите о себе. О вас мне известно не так уж много.
Я растерялась.
— Что вы хотите узнать?
— Почему вы сбежали из Олхейма? Вам там плохо жилось? У вас есть отец — где он сейчас? Как получилось, что вы родились в Аэдисе?
— Отца изгнали из общины.
— Почему?
— Ему не нравились порядки, которые установил в последние пятнадцать лет старейшина Уго. Прежний старейшина, Гилеад, был куда человечнее. В молодости отец ушел из общины — решил повидать мир. В Аэдисе он устроился помощником доктора, познакомился с моей матерью. Она из семьи зажиточных лавочников. Родня была против их брака, но они поженились; вскоре родилась я. Когда мне исполнилось полгода, в столице разразилась эпидемия костяной чумы. Мать умерла. Отец выжил, но ходит с трудом — левая нога высохла ниже колена. Он остался один, искалеченный, с младенцем на руках. Ему пришлось вернуться в общину. Братья по вере приняли его обратно, оказали помощь, дали кров и защиту. Тогда порядки в общине были не такими строгими. Потом старейшина Гилеад умер, его место занял просветленный старейшина Уго. Отца моего он ненавидел всегда. С годами отец все чаще критиковал Уго, не подчинялся его приказаниям. Получил два предупреждения, на третий раз его изгнали.
— А вас?
— Я могла остаться… на определенных условиях. Но не захотела. Всегда мечтала получить свободу, повидать мир. В Олхейме сложно найти работу; тогда я решила уехать в Аэдис, чтобы заработать денег. Отец согласился. Я высылаю ему деньги, когда могу.
Господин Дрейкорн медленно произнес:
— Я правильно понял — отец разрешил вам уехать в столицу одной, безо всякой защиты и поддержки, чтобы вы как-то устроились в этой проклятой клоаке, которую принято называть городом Магии и Прогресса, и в поте лица стали зарабатывать на вас двоих?
— Ну да, — ответила я растерянно.
— Ваш отец — удивительный эгоист, и притом невероятно беспечный и безответственный.
Я вспыхнула.
— Вы не знаете его. Как можете так говорить?!
— Что я должен узнать о человеке, который отправляет свою дочь на верную погибель, чтобы перестать считать его эгоистом? Ваш отец сам жил в Аэдисе и должен понимать, как опасны окраины этого города для одинокой юной девушки. Котлы, Предгород, Пристанище — это нищета, безработица и преступность. Найти приличную работу необычайно сложно, особенно приезжим. Каждый день в руках подпольных торговцев жертвенной человечиной оказываются сотни несчастных. Ума не приложу, как вы сумели выжить эти недели в столице, пока не попали ко мне в дом?
— Отцу пришлось тяжело. Не вам его судить. Он воспитывал меня. Укрыл в общине, — упорно произнесла с неприкрытой неприязнью.
— Скорее, сам укрылся там от невзгод и необходимости нести ответственность. Вы говорите, он хромает — но руки у него в порядке? Голова? Полагаю, он нестарый еще человек. Отчего же он не поехал с вами, чтобы попытать счастья здесь? Из-за своей гордости и неумения придержать язык он лишился дома и обрек вас на такую жизнь. Зря вы покинули общину, госпожа Камилла. Там вам было бы безопаснее.
Достойно ответить не вышло. Неприятно признавать, что в словах господина Дрейкорна была горькая правда. После того, что случилось двадцать лет назад, отец боялся большого мира; несмотря на браваду и показное пренебрежение правилами, он сильно переживал изгнание из общины и опустил руки. Мое решение отправиться в Аэдис он горячо поддержал. Хвалил столицу, рассказывал о ее красотах, а об опасностях и темных сторонах даже не упоминал.
Я подняла голову, но тут же отвернулась — взгляд у хозяина был тяжелым, непроницаемым, и когда он смотрел на меня, я терялась. В черных глазах на миг промелькнуло удовлетворение, а на губах — усмешка, и я поняла, что господин Дрейкорн, потакая своей натуре, опять провоцировал меня в разговоре — а я попалась.
Не поддаваться! Спокойствие и рассудительность; вот лучшая тактика.
