Они открыли дверь в кладовую ключом зарезанного солдата. Епископ Гинкмар из Реймса поднялся с пола, вид у него был измученный.
– Что, бесовская дочь, пришло мое время? Настанет день, и во всех королевствах Европы запылают костры, на которых вас будут сожигать за ваше ведовство!
– Молчите! – оборвала его Ротель и подняла руку с острым металлическим наконечником на пальце.
Изембард остановил сестру и опустился на колени, целуя печатку прелата:
– Архиепископ, мы пришли, чтобы вас спасти.
– Я слышал от часовых, что король Карл скончался. Да смилостивится Господь над его алчной душой. Как я понимаю, мятеж начался.
– Да, это правда. Вам следует укрыться в безопасном месте, чтобы сказать свое слово в этом конфликте.
Гинкмар огладил серую бороду, отросшую за последние недели.
– Нам требуется нечто большее. – Глаза его засверкали. У похищенного священника времени на размышление было в достатке. – Только Господь способен остановить это безумие, явив свою волю посредством безошибочного знака.
– Я вас не понимаю.
– Я слышал воркование голубей в башне. Мне нужно отправить послание епископу Фродоину в Барселону. Он спрашивал моего мнения по одному вопросу, и теперь я готов ответить.
– Не думаю, что у Бозонидов есть посланницы для городов Марки.
Ротель тронула брата за плечо:
– Если в такую пору солдаты услышат хлопанье крыльев, нас сразу найдут.
– Тогда оставьте меня здесь, и пускай Бог покарает нас всех немедля! – Архиепископ не привык, чтобы ему перечили.
– Пойдемте, – решил капитан, вынимая из подсвечника сальную свечу.
Рожденные от земли крадучись отвели священника в трапезную. Как и предполагал Гинкмар, здесь нашлись пергамент и перья для письма. Старик дрожащей рукой написал на длинном кожаном лоскутке:
Передайте это послание епископу Фродоину Барселонскому – такова воля Гинкмара из Реймса. Найди останки святой Эулалии и возвести на весь мир об этом inventio. Никто не пойдет против людей, владеющих столь ценным даром Господа.
Они прошли в сарай, стоящий позади башни. В голубятне выстроились клетки, подписанные названиями городов. Гинкмар увидел птицу в клетке с надписью «Реймс» и остался доволен.
– В моем дворце есть барселонские голуби. Да поможет нам Бог.
– Что означает ваше послание?
– Фродоин меня поймет.
Они вставили свиток в кожаный цилиндр и привязали к лапке вестницы. Близился рассвет, когда тишину нарушило хлопанье крыльев, а в ответ раздались тревожные выкрики.
– Уводи старика, – сказала Ротель. – Я их отвлеку. Встретимся на причале.
– Ты идешь со мной?
Ротель поцеловала брата в щеку, в глазах ее блеснуло яркое пламя.
– Если ты отсюда выберешься, ты станешь главным врагом альянса Бозонидов. Думаешь, тебе легко будет пересечь всю Готию без моей помощи? Королева говорила, что Бернат и Дрого сейчас в Нарбонне, собирают войска. Самое время свести все счеты.
У Изембарда потеплело на сердце, когда он смотрел вслед Ротель. Сестра растворилась в темноте. Он вспомнил девочку, за которой со смехом гонялся по виноградникам Санта-Афры. Невинную и беззащитную. Теперь же он с облегчением отдавал себя под ее охрану.
Среди деревьев послышался раскатистый женский смех, от которого кровь стыла в жилах. Солдаты заробели, но все-таки побежали на звук, потому что гнева Бозона они страшились еще больше.
– Твоя сестра – опасный человек, – вздрогнув, прошептал Гинкмар.
– Я знаю. Сейчас она спасает нас, никогда этого не забывайте.
Мужчины осторожно вышли из аббатства и поспешили к причалу. Монахи видели их, но тревоги не поднимали. Бозониды были хозяевами Арля и попечителями их аббатства, но Господни слуги не желали выдавать архиепископа и прощать святотатство аристократам-кровосмесителям.
Ротель присоединилась к Гинкмару с Изембардом, и на рассвете старая лодка уже скользила сквозь туман, теряясь в таинственном лабиринте. Над лодкой промелькнула черная тень. Бозон, стоявший у окна аббатства Монмажур, вытянул руку, и на его кожаную рукавицу опустился сокол-голубятник. После недолгой борьбы герцог выдернул из его клюва мертвую птицу и проверил цилиндр на лапе. Молча прочитал письмо и раздраженно скривился.
– Сестрица, ты была права, эта голубка несла послание Гинкмара.
Ришильда встала за спиной брата, завернувшись в покрывало:
– Что там?
– Я должен срочно передать эту весть Бернату из Готии и архиепископу Сигебуту Нарбоннскому. Такая находка переменит ход истории в пользу того, в чьих руках она окажется.
Императрица смотрела из окна на туманный рассвет и улыбалась. Стражники доложили о бегстве пленников. Укрывшись пеленой, брат с сестрой увозили архиепископа из Монмажура. Ришильда навсегда оставит попытки соблазнить Изембарда, но она и теперь еще трепетала, вспоминая ощущения своего тела. Она захлопнула окно, вопрошая себя: неужели это и есть настоящая любовь?
70
Барселонцы перед храмом нетерпеливо дожидались окончания молитвы третьего часа после восхода солнца в день святой Афры, десятого октября. Когда прихожане повалили из нового собора на площадь, возбуждение только возросло. Епископ вышел из портика в митре, сопровождаемый свитой. Глаза его запали, черты исхудавшего лица заострились. Он долго постился и молился ночами за здравие Элизии из Каркассона.
Виконт Асториус дал команду городскому судье, и горожане затаили дыхание, глядя на Элизию, выходящую из графского дворца. Женщина закрыла глаза, ослепнув от яркого света, и нетвердым шагом двинулась вперед. Кожа ее стала грязной и серой от долгого заключения в темнице. Позади Элизии шла еврейка-целительница. Тревога на ее лице не сулила ничего хорошего. Толпа тянула головы, стараясь получше разглядеть Элизию. Года молча подошла к подруге, не зная, что сказать. Судья взял обвиняемую за руку и закатал рукав – под ним была льняная повязка. Толпа на площади онемела.
Элизия закрыла глаза и едва заметно кивнула. Чиновник начал разматывать полоски ткани – они падали на землю одна за другой; напряжение на площади нарастало. Стоявший в двух шагах Фродоин безуспешно искал взглядом Году.
Среди знатных дам стояла и бледная Берта Орлеанская. Несмотря на ревность, которая пришла к ней после признания Гали, она тоже сочувствовала Элизии. У себя на родине девушка наблюдала ужасные ордалии: там подозреваемые ходили по углям, сжимали раскаленные железные бруски, а новорожденных детей бросали в воду, чтобы выяснить, кому из тяжущихся благоволит Господь, чей ребенок спасется. Судебный спор – это всегда жестоко. Священники и монахи тихо молились. Бог явит себя посредством ожога на руке этой женщины.
