Молодой Изембард ездил верхом еще неумело, поэтому перед сражением спрыгнул на землю. На самом деле им владел животный страх, но боец сжал рукоять меча точно так, как его учили. К нему уже мчался дикарь с черепом вместо лица. Изембард знал, что должен нанести свой удар прежде, чем противник до него доберется. Это была уже не тренировка: если поторопиться, меч поразит только воздух; если замешкаться, ржавый топор перерубит его пополам.
Изембард препоручил себя своему отцу, чтобы оружие не выпало из руки. Вздохнул поглубже. Он из дома Тенес, и первый выпад должен отметить начало или конец его истории.
Когда враг оказался совсем близко, Изембард подумал, что, имей он такой меч раньше, он смог бы защитить сестру, и в голове его как будто прозвучал сигнал – это был призыв, порождение самой древней части его души. Ротель он сейчас защитить не в силах, зато сумеет помочь колонам. Изембард нанес мощный боковой удар, который пришелся нападавшему под ребра. Острие меча распороло живот и вышло из другого бока. Дикарь упал, внутренности его вывалились наружу, он уже умирал. Это был первый человек, убитый Изембардом.
Юноша еще не пришел в себя, у него шумело в ушах, а к нему подступал уже новый противник, потрясающий деревянной палицей. Изембард уклонился от первого удара, теперь они стояли лицом к лицу. Юноша увидел, что этот человек в шипастом шлеме все время атакует одним и тем же движением, сверху вниз, и что напуган он не меньше его самого, и никто никогда не обучал его искусству настоящего боя. В этот момент давние слова Гисанда обрели для юноши смысл. Противник сам подсказывал, как его одолеть. И когда представилась возможность, Изембард вонзил меч ему в грудь.
Шум битвы затихал. Рыцари превратили сражение в побоище, остатки дикарей спасались бегством. Вдалеке рыцари увидели Дрого де Борра. Его вызывали сразиться, но Дрого уехал вместе со своими людьми. Принимать вызов было слишком рискованно, и он, изрыгая проклятия, скрылся в лесу.
Когда рыцари съехались, оказалось, что только Инверия ранен в ногу. Отшельник Пау склонился над беднягой Жоаном.
– Мы должны прижечь эту рану, иначе он окончательно истечет кровью.
– В пещерах горит огонь, – подсказала Леда.
Крестьяне подняли Жоана и понесли за реку, а Леда узнала самого молодого из своих спасителей.
– Изембард! Это ты?
– Леда, как я скорблю, – отозвался юноша. Он вспомнил о страшном конце ее дочери Ады, но ничего не сказал, как и обещал когда-то себе: слишком много боли для нечастной женщины. – Нам стало известно, что на колонов кто-то нападает. В двух из девяти поселений никого не осталось в живых, но, по крайней мере, здесь…
Изембард не знал, что еще можно сказать, и Леда припала к его груди, больше не сдерживая потока слез. Мир ополчился против них, а Господь как будто ничего не замечает. Но даже в горе своем женщина напела благодарственный гимн усталым рыцарям, отдыхавшим после боя.
– Мои дети живы, и это благодаря вам!
Прибежищем для крестьян служил каменный навес над рекой Тер. На скале тут и там виднелись примитивные рисунки, изображающие сцены охоты. Переселенцы выбрали именно этот карниз, потому что под ним уже когда-то жили люди, и это могло принести им удачу. Отшельник прижал раскаленный докрасна топор к культе Жоана, и долина огласилась последними криками боли. Постепенно под навес возвращались разбежавшиеся колоны, они с трепетом взирали на поле, засеянное звероподобными трупами.
– Если он выживет, это будет чудо, – сказал Пау, смазывая ожог вязкой смесью с запахом чеснока.
– Возможно, Эга сумеет его вылечить, – предложил Гисанд.
– Да, ты прав, эта женщина разбирается в ранах, как никто, – прохрипел Инверия, сам себе зашивавший порез на ноге с помощью нитки, сделанной из кишки.
Пау бросил быстрый взгляд на Изембарда, который ушел в себя, взглядом остановившись на изжелта-бледном лице Жоана. Нахмурился и снова посмотрел на безобразный обрубок.
– Мне не по сердцу колдовство этих лесных женщин, но вы правы: Эга могла бы его вылечить. – Отшельник обернулся к Леде и серьезно прибавил: – Постарайся, чтобы он протянул до моего возвращения.
Когда все крестьяне, до сих пор перепуганные, собрались под карнизом, Гисанд взял слово:
– Слушайте все! Рассказывайте о происшедшем пастухам, а также всякому монаху, торговцу либо погонщику, который забредет в вашу деревню. Говорите всем, что Изембард Второй из Тенеса и лесные рыцари спасли вас от демонов Марки.
Леда подошла к Изембарду и поцеловала ему руки. Это деяние запомнилось не только Изембарду, но и всем, кто это видел. Юноша снова думал о Ротель. Оба они выросли на монастырских виноградниках и вполне могли оказаться здесь, в Ла-Эскерде, не имея защиты от диких орд. И все же Господь предназначил для них странный жребий, значения которого он до сих пор не постигал. Изембард посмотрел на свои окровавленные руки и понял, что вот он, его путь, на котором однажды он найдет свою сестру.
– Ты что-нибудь знаешь об Элизии из Каркассона? – осторожно спросил он Леду.
Женщина обрадовалась такому вопросу:
– Мы простились в Барселоне, они с Гали перестраивают дом, из него выйдет славная гостиница. Она в безопасности, Изембард. И много по вам плакала.
Юноша отошел в задумчивости.
А Леда заговорила с Гисандом:
– Дрого назвал вас призраками.
– И он был прав, – отозвался старый бродяга. – Мы призраки Рыцарей Марки. Мы срубим головы этих разбойников, потерявших человеческий облик, и повесим их на каждом перекрестке, и тогда все узнают, что мы воскресли из мертвых, чтобы Марка продолжала жить.
15
Гали потерял все, и у них с Элизией осталось много незакрытых долгов. К стыду супругов, известие об их разорении распространилось мгновенно. Благодаря всеобщей приязни к Элизии и покровительству епископа взыскание долгов в судебном порядке было отложено до dies Sanctorum Innocentium
[18], 28 декабря. Если супругам не удастся к этому дню выплатить часть и договориться об остальном, они, согласно готским установлениям, попадут в рабство к своим заимодавцам. Слезы у Элизии высохли быстро. Ей очень хотелось вернуться в Каркассон, но если она станет рабыней, ей не уехать из Барселоны вообще никогда.
Элизия была полна решимости открыть таверну, ведь они много задолжали плотникам и каменщикам. Не обсудив дела с Гали, девушка затеяла уборку в большом зале, чтобы хотя бы его привести в порядок. Муж ее превратился в тень того мужчины, который воспламенил ее своим воркованием и улыбками, в нем ничего не осталось от прежнего куража и воли к жизни. В конце концов Гали неохотно присоединился к тяжелой работе, и руки его покрылись волдырями. Верхний этаж остался в прежнем состоянии, но залом уже можно было пользоваться. Окна они прикрыли циновками, мусор вынесли. Дверь позаимствовали из соседнего разрушенного дома, а деревянные перекрытия пошли на сооружение грубых столов и лавок, которые вовсе не приглашали присесть, однако нанять настоящего мастера, который сделал бы лучше, они не могли.
