И тогда в голове ее вспыхнуло воспоминание, Года даже вскочила на ноги от лихорадочного возбуждения. Раздула огонь поярче, чтобы в башне стало светлее. На земляном полу она прочертила береговую линию и отметила Барселону. На юге нарисовала уходящую от моря реку Льобрегат и Карденер, ее приток. Женщина по памяти копировала старый план, почти нечитаемый тонкий пергамент, который хранился в ее семье, пока не погиб вместе с другими сокровищами во время мятежа Гильема Септиманского. Сердце Годы рвалось из груди, когда она стремительно спускалась обратно в рыбацкий поселок.
– Есть у вас тележка? – с ходу спросила она.
– Есть одна, мы на ней возим рыбу в город.
– Мы отправляемся утром, до зари – я и те, кто готов пойти со мной! – возвестила Года.
Рыбаки снова замолчали, но взгляды их наполнились любопытством.
– Куда вам угодно отправиться, госпожа? – с едва уловимой насмешкой спросил один из мужчин.
– В безлюдное место возле границы, быть может опасное.
– Почему мы должны идти с вами?
– Потому что, если нам удастся вернуться, ни вашим детям, ни внукам больше не придется голодать.
Старая Мария, бабушка Эрмемира, схватила за руку своего сына, чтобы он прислушался к этой речи. Мария что-то разглядела в глазах благородной изгнанницы. Года излучала уверенность. Говорили, что она – душа Барселоны; в отличие от своих высокородных друзей она предлагала людям шанс. И они не могут им пренебречь, какой бы рискованной ни была затея женщины из башни. Хуже смерти от истощения все равно ничего нет.
30
– Годы в башне нет, – сообщил Гальдерик, вбегая на разбитую кухню таверны «Миракль». Мальчик вернулся с Монс-Иовис и принес нетронутый узелок с едой.
Элизия выпрямилась, утирая рукавом пот со лба, и тихо ругнулась сквозь зубы. Она пыталась справиться с вмятиной на лучшем из своих котлов, но заметила, что он еще и треснул. Хозяйка вздохнула и обернулась к пареньку. Гальдерик относил в больницу сыры и варенье из кладовок, чтобы они не испортились, но всегда что-нибудь оставлял и для Годы.
– Она, наверно, в церкви на пляже. Дары понесла. Ты ее не подождал?
– Одна старушка сказала мне, что она ушла вместе с рыбаками и неизвестно, вернется ли обратно. Мне показалось, эта женщина не хотела говорить лишнего.
В Элизии проснулось любопытство. Ничего не сказав, она вышла на площадь через таверну. В зале все было так, как осталось после разгрома. Хозяйка шла среди обломков, опустив голову, – смотреть на крах своих усилий ей было невыносимо тоскливо. То немногое, что уцелело, – несколько кувшинов и глиняных блюд – она продала вместе с дровами. Теперь Элизия прятала деньги под полом в кухне, добавляя к ним то, что выручала за готовку в домах знати и некоторых из бывших своих завсегдатаев. Она надеялась накопить достаточно, чтобы вернуться в Каркассон с кем-нибудь из купцов. Элизия была готова отказаться от свободы, если Отерио снова примет ее на свой постоялый двор.
Девушка ничего не знала об Изембарде; капитан Ориоль дал ей понять, что юноша может не опасаться Дрого, но от дальнейших расспросов уклонился. Муж ее тем временем шлялся по тавернам Регомира и играл в кости с наемниками Дрого, чтобы добыть средства к существованию. Формально они оставались супругами, но Элизия его ненавидела. Когда Гали заявлялся в «Миракль», он всегда напоминал, что это по-прежнему его собственность. Элизии страшно хотелось оставить свой брак в прошлом и уйти из города, но она чувствовала, что это никогда не получится.
Элизия вышла из города через ворота Регомир. Здесь многое переменилось, движение стало оживленнее, чем обычно. Состоятельные семьи покидали Барселону на груженых повозках, вместе с сервами. Знакомые прощались с Элизией так, как будто не надеялись на новую встречу, но никто не открывал ей причину отъезда. И все-таки Элизия видела в их глазах беспокойство.
К башне на Монс-Иовис женщина поднялась задыхаясь: хотя ее беременность еще не была заметна, всякое усилие ее утомляло. Элизия обратила внимание, что огонь аккуратно потушен. Ветер, проникавший сквозь дверь, разметал пепел. Элизия спустилась в порт, но не нашла там старушку, о которой говорил Гальдерик. «Очень странно, – подумалось ей, – Года не стала бы уходить, не попрощавшись».
Так ничего и не поняв, Элизия вернулась в таверну и у дверей застала городского судью, а с ним двух солдат. Представитель правосудия подошел к ней с серьезной миной на лице.
– Ты знаешь, где сейчас Года из Барселоны?
– Вы тоже ее не видели? – Элизия встревожилась.
Судья, как и все в городе, хорошо относился к хозяйке «Миракля» и сожалел о случившемся в таверне, поэтому он удостоил ее ответом.
– Вообще-то, я не должен тебе рассказывать, но если увидишь Году, то передай ей: прилетела почтовая голубка из Серве. Епископ Фродоин просит ее как можно скорее уходить в Ампурьяс. Он выслал вперед двух гонцов, они уже в пути. – Судья помрачнел. – Кажется, новый граф Барселонский нелучшего мнения о готах, он желает напомнить им, кто здесь правит, – с применением силы. Боюсь, разорение теперь коснется не только тебя.
– Но почему?.. Что произошло на ассамблее? – Голос у Элизии задрожал.
– Кое-что переменилось. Дрого объявлен предателем, и король назначил маркграфом Готии франка-северянина. Как бы нас не заставили расплачиваться за мятеж Гунфрида. Однако не все так плохо для готов. Изембарда Второго из Тенеса посвятили в рыцари. Так зовут юношу, который сражался вместе с Гисандом из Барселоны.
– Я с ним знакома! – выпалила Элизия, как будто возвращаясь к жизни. – Он тоже был на ассамблее?
– Вероятно, да, но лучше дождаться его возвращения.
У Элизии слезы навернулись на глаза. Известия ее ошеломили. Наконец-то она что-то узнала об Изембарде, но теперь он стал знатен, и между ними разверзлась пропасть. Ее надежда, если таковая вообще и существовала, растаяла. Но Элизии хотелось получить ответ еще на один вопрос.
– Если Дрого де Борр объявлен предателем, кто же стал графом Барселонским?
– Бернат из Готии, граф Овернский, сын Берната из Пуатье.
Глаза Элизии заблестели.
– Из Пуатье?
– Его отец – граф этой земли, – объяснил судья, удивленный внезапным любопытством хозяйки таверны.
Впервые за много недель лицо женщины озарилось улыбкой. Это был лучик надежды.
– Когда они вернутся?
– Где-нибудь через три недели.
Элизия утратила к чиновнику всякий интерес и бросилась в таверну. На глазах у изумленного Гальдерика она отодвинула несколько половиц, достала кожаный мешочек, в котором хранила свои оболы, и протянула мальчику. Глаза ее горели.
– Молоко! Гальдерик, мне нужно козье молоко, самое свежее, какое только найдешь! Если принесешь, тебе, возможно, не придется возвращаться в Ла-Эскерду.
