– Если вы не будете сопротивляться, на рассвете вам позволят вернуться в город, – объявила она солдатам и пошла вниз по тропе.
Ротель смерила капитана безжалостным взглядом.
– Может быть, ты выживешь, а может быть, нет. Я рекомендую тебе не шевелиться. Если последуешь моему совету, яд, возможно, не доберется до сердца.
– Проклятые демоны!
– Не все. – Ротель посмотрела на дикарей, которые в это время связывали солдат. – Эти – всего лишь люди.
И устремилась вслед за Годой.
Когда посреди ночи к Фродоину явились двое гвардейцев Берната, епископ был уже измучен ожиданием. Он опасался самого страшного и был удивлен, увидев перед графским дворцом Году. Ей было запрещено появляться в городе, и вот она здесь, гордая аристократка, смело выступающая навстречу судьбе.
На площади перед дворцом в безмолвии стояли солдаты с факелами. Бернат вышел к ним нетрезвый, в простой коричневой тунике и тотчас был поражен видом женщины, с которой намеревался встретиться в своей темнице. Граф обернулся к епископу, чтобы посмотреть на его реакцию и обвинить в содействии преступнице. Фродоин был слишком сильным противником, с ним обязательно следовало расправиться, но так, чтобы не волновать могущественных церковных иерархов.
Года взглядом просила Фродоина о помощи. Ему стало тревожно. Угроза Гинкмара из Реймса жгла его огнем.
– Так, значит, вот она, душа города… – заговорил окруженный солдатами Бернат.
– Добро пожаловать в мой край, маркграф Бернат из Готии.
– А еще говорят, что ваш народ – враг франков.
– Если вы познакомитесь с жителями Барселоны, вы узнаете, что многие пришли с севера, а другие с юга, через море. Здесь живут франки, готы, hispani, мудехары
[34] и евреи. Возможности есть у всех. Но вот что верно: мы здесь не рабы какого-то из королевств.
Бернат отобрал у солдата факел и шагнул к женщине.
– Не такой я вас представлял, – буркнул он себе под нос.
Года смотрела на молодого красавца настороженно. За толстыми стенами его замка находилась его дочь. Дама опустилась на колени и вытащила маленький кошелек с серебром. Это были ее собственные монеты и то, что дали ей встревоженные рыбаки. Денег было мало, но Годе требовалось только одно: чтобы граф ее выслушал.
– Мой господин, если вы отрубите мне голову, она сгниет, а вот серебро сохранится. Если вам нужны деньги, знайте: эта земля богаче, чем кажется на первый взгляд. В нескольких днях пути стоит соляная гора, налоги от торговли этой солью принесут вам настоящее богатство; есть здесь немереные мили земли, пригодные для разведения виноградников и олив; есть пастбища, реки и море, по которому ходят византийские корабли. У Дрого душа прогнила от ненависти, он жил прошлым, но вы молоды и полны сил. Проявите уважение к Барселоне, и она вас вознаградит, обещаю.
Бернат подступил уже вплотную, втягивая ноздрями запах женского тела. От выпитого вина взгляд его сделался бесстыдным. Года обладала загадочной, манящей красотой. В изгнании женщина похудела, глаза запали глубже, но узкое платье плотно облегало ее соблазнительную фигуру. Маркграф обошел ее по кругу, как голодный хищник. Его водянистые глаза наполнились вожделением. Фродоин скрежетал зубами.
– И все это, я полагаю, в обмен на вашу дочь, Арженсию… она похожа на вас. Арженсия сделается восхитительной женщиной, мечтой любого из мужчин. Представляю, как она обрадуется, когда вы войдете в ее маленькую спаленку в подвале моего дворца.
Уверенность разом покинула Году. Ей было горько думать, как много времени провела в заточении ее дочь. Женщина склонилась перед Бернатом, отбросив прочь всякую гордость, и схватила его за руку.
– Умоляю вас, мой господин! Арженсия – это все, что осталось от моего рода.
Бернату было сладостно видеть у своих ног эту прекрасную женщину, покорившуюся его воле. Он плотоядно огладил ее нежную руку. И мстительно осклабился, глядя на Фродоина. Его час настал.
– Моя драгоценная Года, мне кажется, вы должны сопроводить меня во дворец, где мы окончательно скрепим наш договор. Я готов пойти на уступки во всем, но этой ночью нам, быть может, стоит узнать друг друга поближе. Вы не согласны, епископ? Вы-то, несомненно, знакомы с этой женщиной близко, вот вы и скажите: принесет ли наша встреча удовольствие?
Года с мольбой смотрела на Фродоина. Цена, которую запрашивал Бернат, была столь же очевидна, как и выбор, который он ставил перед священником. Граф заставлял Фродоина выбирать между здравым смыслом и чувством. На площади находилось несколько чиновников, они выступят свидетелями, когда Бернат выдвинет свое обвинение в прелюбодействе.
От волнения епископ перестал дышать. На краю пропасти замерло его положение в Церкви, его власть в Барселоне и, в случае отлучения, его бессмертная душа. Фродоин открыл рот, но слова умирали, не родившись. Он не мог так поступить.
– Это хороший договор, граф, – произнес он наконец, едва шевеля губами. – Вы можете довериться ее слову.
Взгляд Годы остывал после смертельного удара в сердце. Когда Бернат помог ей подняться с земли, женщина скривилась от отвращения: от маркграфа Готии несло вином. Кавалер беззастенчиво огладил талию Годы, провоцируя ее предполагаемого возлюбленного. Годе не хватало воздуха. Она думала об Арженсии, о том, как будет ее обнимать. Она вернет себе дочь любой ценой!
– Поспешим во дворец, любовь моя, – позвал он нетерпеливо, не отнимая рук. И с победным видом обернулся к струсившему епископу. – Я уверен, мы обо всем договоримся, и нас ждет незабываемая ночь.
Года бросила на епископа еще один умоляющий взгляд, а Бернат уже влек ее внутрь. Священник молчал, сжимая кулаки. В последнем взгляде любимой епископ прочитал, что их союз и их чувства остаются в прошлом – из-за его трусости.
У Фродоина не было сил возвращаться к себе, он зашагал к старому собору. Прошел мимо девяти новых арок в строительных лесах, а как только оказался внутри, наорал на священников, стороживших чаши и другую ценную утварь, и выставил их прочь. Фродоина душила ярость. Он ударил по тяжелому железному кресту, висевшему на цепях над алтарем. Крест закачался. Фродоин промолчал, и это поможет Годе вернуть Арженсию, а еще ей, быть может, удастся смирить неприязнь Берната к готам в обмен на увеличение налогов, и все равно Фродоин чувствовал себя трусом.
Бернат оставил открытыми окна, выходящие на графский дворец. В городе стояла тишина, и Фродоин слышал крики Годы, а сам молотил кулаками по каменным плитам на полу. Он не знал, что это было – крики боли или наслаждения; в любом случае для Фродоина это означало утрату всего, что он любил. И камни покрывались кровью и слезами епископа.
