Изембард вышел во двор. Юноша был взволнован: он наконец-то узнал, как закончилась жизнь его отца. Он смотрел на длинные вечерние тени и думал о Гисанде, Инверии и Нило. Старые рыцари верили в него до самого последнего из своих дней. Изембард прослезился. Рыцари Марки и их вассалы могут покоиться с миром. Рожденный от земли, изгнанный и забытый в маленьком жиронском монастыре, сумел выполнить обещанное.
Элизии рядом не было, Ротель стояла на пороге новой жизни, отворачиваясь от темноты; его дело было здесь. Так захотел Фродоин, которому он клялся в верности, так хотели Гисанд и Года из Барселоны. Его домом теперь надолго станет безвестная рипольская обитель, удаленная от мира и от скорбей, – и все ради того, чтобы дать этой земле надежду на лучшую жизнь: правителя, который войдет в легенды как человек, принесший своим подданным будущее.
Им предстояла впереди долгая работа – выковать настоящего лидера, – и заниматься ею надлежало в тайне, пока не наступит подходящий момент.
38
Строительные работы возобновились с прежней активностью после возвращения епископа с ежегодной ассамблеи. Фродоин встретил утро в хижине каменщиков, поставленной рядом с новым портиком, но его не интересовал ни портик, ни пояснения мастеров, он не смотрел на рабочих, веревками поднимающих на леса корзины с кирпичами. Епископ вперил невидящий взгляд в Сервусдеи, спорившего о том, где должны размещаться узкие окна верхней части нефа – нужна была самая малая толика света, чтобы он не мешал прихожанам сосредоточиться на божественном. Верующие должны бояться Бога и прятаться в темноте, чтобы приблизиться к Его священной сущности.
Фродоин мечтал сделать центральный неф намного выше, с кирпичными сводами вместо каркаса из деревянных балок для поддержания крыши. Еще он хотел, чтобы в арках портика и окон чередовались бруски черного и белого мрамора, как было сделано в лучших соборах королевства, как в Палатинской капелле Ахена, но в тот день он ни на чем не настаивал.
Терзаемый угрызениями совести, священник вышел на площадь и посмотрел на величественный дворец Годы. Дама была там, внутри. Она никуда не выходила после ночи, проведенной в графском дворце с Бернатом из Готии. Фродоин не мог ее позабыть. Той ночью он не заснул, пока не увидел, что Года вышла от Берната, и тотчас бросился к ней. Года шагала с ключом от своего дома и с Арженсией на руках. Она молча обошла епископа и заперлась у себя во дворце, где до сих пор жили несколько ее сервов, которым больше некуда было пойти. Фродоину пришлось оставить попытки поговорить с Годой, когда на площади появились солдаты, услышавшие, как он колотится в запертую дверь.
Через несколько дней в епархиальной больнице монахи оказывали помощь четырнадцатилетней девушке, которую граф Бернат избил и изнасиловал в припадке сексуального исступления. Его солдаты позаботились о том, чтобы сведения об этом происшествии не просочились в город. И тогда Фродоин понял, что могло произойти с его возлюбленной, и ему захотелось умереть. Но Года вернулась в свой дом с Арженсией, и рыбаки смогли отправиться в поход к соляной горе. Года была сильная женщина, и через несколько дней она вышла на улицу: она была помилованная аристократка и шествовала по городу с прежним высокомерием. Фродоин очень обрадовался, несмотря на то что между ними все было кончено. Он заставлял себя думать, что это наилучший исход. Он – епископ Барселонский, и он выше плотской любви. Но Фродоину было сложно выбросить из памяти эту женщину и их общие мечты.
Прелат собирался снова постучаться в дверь, но его удержала твердая рука.
– Нет, – решительно сказал Сервусдеи и показал на площадь.
Люди Берната сторожили Году, и граф не раздумывая обвинил бы Фродоина перед Гинкмаром. Между ними шла незримая война, и слежка была взаимной. Епископ вернулся к себе, а когда посмотрел в окно, увидел Году. Они стояли и смотрели друг на друга, и вот женщина зашевелила губами. Бывало, она так развлекалась на многолюдных праздниках, вгоняя прелата в краску. И он ее понял.
«Сдержи свое обещание, епископ», – сказала Года. Без голоса – и без улыбки.
Фродоин видел лед в ее глазах. Быть может, ее любовь для него потеряна, но союз, заключенный в старой крипте, полной умерших барселонцев, по-прежнему их связывал. И этого понимания Фродоину хватило, чтобы заново набраться сил. Печаль его отступила, он был готов выполнить обещание, данное этой женщине, пусть даже потратив всю свою жизнь, – епископ сознавал, что это не будет ни легко, ни быстро.
Рабочие приводили в порядок внутренние помещения «Миракля», белили стены, ремонтировали лестницу. Золото Дрого превращало скромную таверну в просторный постоялый двор, схожий с гостиницей Отерио в Каркассоне. Хмурая Элизия ходила с кругами под глазами и проверяла каждую мелочь вплоть до последнего кирпичика, а в саду между тем плотники сколачивали столы и скамьи из дубовых досок.
С заходом солнца Элизия отправлялась на кухню графского дворца и готовила там лучшие блюда по французским рецептам, снося щипки и шлепки, которыми награждали кухарку люди Берната. В один из таких вечеров появился Дрого де Борр. Маркграф решил его помиловать ради выгоды, и тот отослал три либры серебра королю и одну либру архиепископу, чего и хватило, чтобы забыть о вынесенном приговоре. Человеку, пытавшемуся захватить власть в Барселоне, был оставлен отряд солдат и крепость Тенес, поскольку Изембард не явился к графу, чтобы принести вассальную присягу и потребовать возвращения замка. Дрого охотно согласился на все условия и присягнул Бернату. Барселоны ему не видать, однако теперь он входит в круг приближенных маркграфа всей Готии, и это много больше, чем мог ожидать от своего бастарда его проклятый отец.
На своих веселых ужинах вассалы и чиновники Берната желали, чтобы Элизия танцевала перед ними обнаженная, как делали их рабыни, однако маркграф этому воспротивился – он питал к Элизии особую симпатию. Она была замужем, носила ребенка, к тому же ее любили в Барселоне. Но главная причина состояла в опасении, что стыд может погубить ее поварской талант. А в Барселоне говорили, что это решение было единственным добрым делом, совершенным новым графом с момента въезда в город.
Однажды вечером граф пригласил Гали сесть за свой стол – за то, что он является супругом прославленной поварихи. Вот тогда-то Дрого де Борр и напомнил игроку о старинном пергаменте, который оставался в руках у Калорта, и о верности, которую Гали обязался им хранить. Дрого желал быть в курсе всего, что говорят о Бернате в таверне. Он, в свою очередь, рассказал, что об Изембарде из Тенеса и других рыцарях ничего не известно, кроме того, что они где-то снаружи и в один прекрасный день могут сильно озадачить маркграфа. Гали, до этого момента державший себя самоуверенно и развязно, побледнел и молча склонил голову.
Дни шли за днями, и Барселона уже понимала, что новый граф не собирается предпринимать никаких реформ, он не станет осушать болота, чтобы расширить посевные угодья, отправлять колонов на пустующие земли, ремонтировать мельницы и дороги. Бернат по-прежнему надругался над женщинами, наслаждался местным вином и собирал налоги на новые военные кампании и союзы, приносящие пользу дому Роргонидов, далеко за Пиренеями.
