Сквозь сладкую дрему я услышала:
— На тебе кулон со святой Иулией? Никогда бы не заподозрил тебя в набожности.
— Андре… — сказала я виновато, и хотела было поднять голову, но ее бережно придержали, не давая мне это сделать.
— Отдыхай Эя. Все в порядке, не думай, что меня это расстраивает. К Богине приходят по велению сердца, а не по принуждению. Разве был у тебя шанс по-настоящему полюбить Ее и всех святых праведниц, если детей с детства истязают изнуряющими службами и не всегда увлекательной церковной литературой, а как подрастут — ещё правилами приличия и постами, — озвучил Андре мои мысли. — Так что все в порядке, я просто удивлен, увидев у тебя на груди святую Иулию.
— Это Мила заставила надеть, — пробормотала я. — она боится за меня, ну, из-за угрозы нашествия оборотней.
— Понятно.
— И я боюсь, Андре, — прошептала я, поднимая голову, заглядывая будущему мужу в лицо. — Тогда, на охоте… Я никогда не видела оборотня так близко. И я боюсь, что за него оборотни будут мстить.
Андре коснулся губами моего лба.
— Волки не будут мстить за него, — сказал он твердо.
— Почему ты так уверен?
— Просто верь мне, Эя. И ничего не бойся. Тебе ничто не угрожает, пока ты со мной.
Я прижалась к нему покрепче, вдохнула знакомый аромат ладана и трав, и наконец заснула.
* * *
Я проснулась оттого, что карета не двигалась. Раньше она мягко покачивалась на поскрипывающих колесах, а сейчас встала.
Проснувшись, я поняла, что стоим мы уже какое-то время, а еще ощутила зов натуры. Боги, как сказать об этом? И тем более, как сделать?
Я приподнялась на сиденье — оказывается, я лежала, вытянувшись по всей длине сиденья, заботливо укутанная шерстяным покрывалом. Под головой — подушка.
Рядом, на полу, раскрытая сумка с моими вещами, собранная Милой.
Раздался стук, словно по дереву топором ударили.
— Тише, миледи разбудишь, — раздалось снаружи.
— Миледи сейчас проголодается и встанет, — прозвучал голос Андре.
Только сейчас я поняла, что в карете одна. Мотыльки заботливо притушены, занавески задернуты, создают приятный полумрак.
Я отодвинула щелку — на улице один из кучеров рубит дрова, другой стоит на коленях, склонившись над костром. Андре, без камзола, в одной лавандового цвета рубахе навыпуск и фиолетовых штанах волоком тащит вязанку хвороста.
Он бросил ее возле костра и отошел куда-то.
Я открыла сумку и вытащила оттуда длинную, до середины голени, тунику, с разрезами от бедра. Горловина, рукава и подол, включая разрезы, оторочены светло-зеленой каймой, сама же туника светло-коричневая.
Черт с ним, с платьем, сейчас не до этикета. Встала, потянула шнурок сзади, и выскользнула из платья, аккуратно сложила его и положила на спинку сиденья. Быстро накинула тунику. К стоянке готова, и судя по ощущениям, очень-очень готова!
Стоило мне открыть дверь, как мне протянули руку и помогли выйти по узеньким, только боком встанешь, ступенькам. Специально он, что ли, меня караулил?
— Доброе утро, мисс Лирей, — сказал Андре, нагибая голову.
Кучера тоже поприветствовали меня, один даже приподнял шляпу.
Я присела в книксене, чувствуя себя глупее некуда. Андре, между тем, продолжал, улыбаясь:
— Точнее, уже добрый день. У нас короткая стоянка, только чтобы позавтракать, и снова в путь. Вон с той стороны — ручей, можно умыться и привести себя в порядок. Долго не задерживайся, а то трое голодных мужчин умнут твою порцию.
Кто-то из возниц одобряюще хмыкнул.
Я снова присела, ощущая себя глупо, и направилась по направлению, указанном Андре.
Умывшись, пожевав горьковатую палочку, пропитанную эфирными маслами мяты и эвкалипта, и прополоскав рот, я вернулась к месту стоянки. Мы сделали небольшой крюк по лесу, и сейчас от дороги карету надежно укрывает молодая рощица. Лошади жадно хрупают овсом прямо из мешков, подвешенных к мордам.
Когда я вернулась, Андре и оба кучера, кажется их зовут Джен и Стал, приподнялись. Возницы явно решили отойти, но я робко попросила их вернуться.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. В дороге рамки этикета, несколько, эм, шире.
— Да мы ничего, миледи, мы тут, рядышком…
— Останьтесь, пожалуйста, — сказала я и зябко поежилась. Вода в ручье ледяная, а весна еще не вполне вступила в свои права, и, несмотря на яркое полуденное солнце, кое-где в лесу лежат талые полянки снега.
— Миледи — своя, ребята, — довольно сказал Андре, помогая мне устроиться на полене, покрытом покрывалом. — Видели бы вы, как ловко она стреляет из лука! Между прочим, прямо из седла! В детстве селянские ребятишки звали ее маленькой амазонкой.
Я вздохнула. Ну, хорошо хоть про фею Эю не вспомнил.
— Андре, — мягко сказала я. — То есть, герцог де Шеврез…
— Понял, понял, молчу, — сказал Андре, и протянул мне высокий походный кубок, над которым витает невероятный аромат.
Когда я изумленно вытаращила на него глаза, довольно пояснил:
— Да, да, кофе. Собственноручно сварил в котелке. Для тебя.
У меня все слова закончились. Какой же он!
— Хоть и гадость редкостная получилась, леди, — буркнул Джен, и Стал закивал, подтверждая слова друга.
Андре поморщился.
Я отхлебнула из кубка. Горький, ароматный, чуть с кислинкой, м-м, прямо как я люблю!
— Невероятно вкусно, — сказала я Андре. — Спасибо.
— Понял?
Андре обернулся к кучеру, подбоченившись.
— Ну, это миледи из вежливости. По мне так — пойло-пойлом, — пробурчал Джен.
— Что ж пил тогда? — спросил Андре.
— Так ведь интересно, что вы там, господа, пьете да нахваливаете, — пояснил за товарища Стал, и поморщился. — Правда, гадость невероятная. Горькая, аж челюсть сводит… По мне, так лучше горячего эля ничего нет.
Я не выдержала, прыснула, Андре тоже хмыкнул.
— Приедем в трактир на ночь — получите.
Джен довольно крякнул, и затолкал в рот оставшуюся половину бутерброда.
Андре заботливо протянул мне ломоть черного хлеба и куском ветчины, сыром и огурцом.
Глядя, как ловко управляются с этим нехитрым угощением мужчины, я поняла, что дико проголодалась.
Закрутила крышку на походном кубке, что бы любимый напиток не утратил драгоценного тепла, и ухватившись двумя руками за бутерброд для какого-то великана, вгрызлась в нежное, как крем, мясо, сыр, пышный хлеб. Огурец хрустнул на зубах, конечно, мне одного такого бутерброда за глаза, но боги, до чего же вкусно!
