Я заморгала, осмысливая услышанное. Как это — значение имеет все? Если мир, как показала мне ундина, всего лишь сон? Так не больно жить… Так не больно помнить… Просто сменяющие друг друга картинки. Калейдоскоп цветных песчинок, что складываются в самые неожиданные узоры, распадаются, чтобы больше никогда не встретиться, но образующие узоры совсем новые, может, и грустные, но не менее прекрасные… и если смотреть на все это так, сверху — то не бывает грустных и веселых узоров. Все есть сон. Мир есть, не имеющий значения, сон…
Велес взглянул на меня вопросительно, и я не смогла ослушаться этого взгляда, проговорила:
— Я не понимаю…
— Коловращение мира происходит не хаотично, как ты решила, наблюдая сверху за калейдоскопом, а по высшему закону Прави, подобно движению Солнца по небу — Посолони. Направляющей силой, что движет миром, и всеми нами, является Великая Любовь, помогающая в испытаниях.
— Но как же, — пробормотала я. — Как это про закону… Это же противоречит… Я видела, это как узоры на песке, цветном песке, ничто не имеет значения… Ничто не имеет значения!
— Не спорь… — мягко остановил меня Велес, и я замолчала, хлопая ресницами.
— Свободный народ не похищал тебя, а защитил. Тебе грозила смертельная опасность, Лирей Анжу. Но твоя миссия в нашем мире слишком значима, чтобы свободные могли позволить случиться непоправимому и потом снова тысячелетиями ждать, когда оживет пророчество.
— Пророчество… Какое еще пророчество? — заикаясь, пробормотала я. — При чем здесь я?
Дерево проговорило, почти нараспев:
— Придет кровь от крови чародея с кровью свободной.
И вступит в союз с самым сильным из благородных волков.
Свободный народ одержит победу над темными силами зла.
— Что? — пропищала я. — Какого еще чародея? Я не знаю никакого чародея. И никогда не знала. Я жила в замке! Чародейство запрещено. Магия запрещена! Церковью!
Я оглушено замолчала, продолжая часто моргать, глядя в бездонные глаза Велеса.
— Твой отец, Эя, был магом. Сильнейшим магом стихий. И одним из лучших моих учеников.
— Что? Папа? Магом? Но…
— Не слушай воспоминания, не слушай голос в своей голове, который говорит сейчас о той чуши, что написана в ваших святых писаниях, и забудь обо всем, что говорит ваша церковь. Когда-то, до раскола рас, союз магов, властных над стихиями и благородных волков, так в древности называли свободный народ, был самым мощным, самым нерушимым.
— Вам хорошо говорить, — немного обиделась я, — Не слушай… а кого же мне слушать, когда все здесь чужое…
— Все всегда чужое, — сказало дерево. — Каждый новый миг уже чужой, потому и новый. Слушай свое сердце, что оно говорит тебе, слушай внимательно. Это ведь твое сердце, Лирей, оно не обманет. Прислушайся, его голос всегда с тобой, ближе, чем твое дыхание. Слушай.
Голос Велеса становился все более шепчущим, похожим на шелест листвы, а черные и глубокие, как вечность, глаза принялись расширяться, утягивая меня в плен. Но спокойствие, где-то в районе груди, сказало, не страшно, и я расслабилась, не противясь этому, новому.
ГЛАВА 12
На залитом солнцем лужайке стоят двое мужчин. Один — просто огромный, широкоплечий, с белой кожей, черты его словно вырезали из мраморной скалы, и они застыли, острые, твердые, хищные. Черные волосы убраны в хвост сзади. Одет он в черные брюки, торс голый. Кажется, я где-то видела его, но вспоминать некогда, потому что во втором… во втором мужчине я узнала своего отца!
Он уже в плечах и ниже ростом, но так прямо держит спину, и взгляд его круглых глаз такой прямой и выразительный, что он смотрится чуть не наравне с этим гигантом. Он… какой-то не такой, как я его помню, подумалось мне. Что-то в нем не так! Я вглядывалась, вглядывалась в родные, забытые черты, в голубые, чуть навыкате глаза под черными бровями, длинный, с горбинкой нос, чуть раздвоенный подбородок, когда вдруг догадалась: да он же совсем молодой! Почти мальчишка! Он ненамного старше меня, нынешнюю… Таким я его и не помню, и не могу помнить!
Он одет в коричнево-зеленый камзол, узкие черные штаны, невысокие сапоги из плотной кожи, а на груди, под распахнутым воротом рубахи, неистовым зеленым светом горит риолин на этой же круглой цепочке!
Отец по-мальчишески тряхнул челкой, отбросил непокорную каштановую прядь назад. Широко улыбнулся — и улыбку эту я узнала, и узнала бы из миллиона! Прямая, какая-то чистая и открытая.
Они стоят на вершине холма на окраине леса, взгляды их устремлены вниз, в низину. Местность кажется мне смутно знакомой, но отец занимает все мое внимание, и я не смотрю по сторонам.
Отец обернулся, чуть снизу посмотрел на другого мужчину и дружески хлопнул его по широкой рельефной спине.
Словно высеченное из камня лицо, казалось, не предусмотрено для улыбок, но вот черты его дрогнули, обнажая влажные белые зубы. Видно, как ему непривычно улыбаться, но он смотрит на моего отца, и взгляд теплый, живой и очень искренний, и улыбка тоже такая искренняя, хотя до папочки ему еще улыбаться и улыбаться…
Покрытая мускулами лапа взметнулась, обнимая моего отца за плечи, и я даже испугалась, больно уж хлипким рядом с ним выглядит папочка. Но во взгляде папы такая скрытая мощь, что я поняла, эта хлипкость — всего лишь видимость.
Губы черноволосого дрогнули, и он произнес.
— Ты стал мне лучшим другом, Анжу, — в голосе его смешались звериный рык и громовые раскаты. — И больше. Ты брат мне, и ближе тебя у меня никого нет.
Отец снова похлопал его по спине.
— И ты брат мне, Зверь.
Сказал просто и открыто, и я поняла, что папочка, вот этот мой незнакомый, совсем молодой папочка очень любит этого черноволосого гиганта. Прямо не передать словами, как любит!
— Я не хочу, чтобы ты уходил, — глухо прорычал мужчина.
— Я иду к своим, — ответил отец. — Я должен.
— Они тебе не свои! — так грозно рыкнул мужчина, что мне показалось, на миг в его рту сверкнули острые, как ножи, клыки.
— Ты прав, — согласился отец. — Своих там мало. Но они есть. И если я не буду там, среди них, никогда не узнаю, что замышляют вставшие на сторону зла…
— Позорные оборотни, без чести и совести! — прорычал зверь.
— Ты прав, как всегда, мой друг. Но нам надо узнать, кто, или что ими руководит. Ну не может Церковь, эта кучка жадных, похотливых, выживших из ума стариков, действовать так слаженно, жестоко, продуманно… Не может!
— Не может?! — горестно проревел Зверь. — Ты вспомни меня, истекающего кровью, там, на вересковой пустоши, где ты увидел меня впервые. Ты хочешь знать, что ими руководит, Анжу? Я скажу тебе это! Ими руководит злоба, жестокость, жажда крови и власти! Жажда господства над Заповедными землями!
