Папочка слушал внимательно, кивая, соглашаясь с каждым словом.
Затем задумчиво произнес:
— Мне кажется, и у меня есть все основания полагать, что Заповедные земли — не единственная, и не главная их цель, Зверь.
— Ты хочешь сказать, что темные силы замахнулись…
— На наш мир, — закончил за него папочка.
Он покачал головой, вид у него сосредоточенно-печальный.
— Но для того, чтобы знать это наверняка, и суметь предотвратить угрозу, я должен быть там.
— Что сможешь ты, в одиночку, там, среди этих бесчестных выродков? Как предотвратишь угрозу?
— Не в одиночку, — возразил папочка. — И я вовсе не один. Мы вместе, забыл? Как говорится в вашем пророчестве, помнишь — кровь от крови чародея с кровью свободной. Наш союз остановит силы зла, Зверь.
— Вот именно, если союз, то я против, чтобы ты уходил… в это логово оборотней, Анжу.
Отец заглянул в глаза Зверя. На лицах обеих мужчин проступила воля и решительность, тщательно скрывающая боль от расставания.
— Я знаю, Зверь, — тихо сказал папочка. — Мне будет очень недоставать тебя. Брат.
Они обнялись, крепко прижавшись друг к другу, хрустнули кости, оба замерли, и мне показалось, плечи обоих — и папочки, и черноволосого гиганта, дрогнули.
Отец на прощание похлопал его по мощной спине, быстрым движением отстранился, и принялся спускаться в низину.
— Ты один из нас, — крикнул тот ему вдогонку. — Отныне ты — благородный волк, Анжу Альбето! Для свободных ты всегда будешь своим!
По миру пошла легкая рябь, он словно отъехал назад, превратившись в картинку. Она окончательно смазалась и сменилась другой, даже издалека какой-то тревожной.
Ночь. Серые стволы деревьев кутаются в рубище лишайников, словно все нищие королевства собрались на одной площади. Из-за черной, как небо, тучи, выглянула робкая, словно заплаканная луна и осветила каждую выщерблину на стволах, каждую жухлую травинку.
И снова лес какой-то знакомый, но мне некогда рассматривать его, я ищу, ищу глазами, и вот, вижу!
Отец! Богиня, как он постарел! Где тот отчаянный парнишка, что стоял на залитом солнцем холме и рассказывал брату о великой миссии по спасению мира?! И дело не в сетке морщин у усталых век, не в складках у рта, но его глаза… Вот в них на миг окунулся холодный серп луны… Уставшие, настороженные, словно за каждым стволом его подстерегает опасность. И больнее всего видеть, что в них нет страха, есть молчаливое согласие с неизбежным. Но не сейчас… Сейчас он кого-то ждет.
Вот его взгляд перестал быть настороженным, в нем появились знакомые теплые нотки, папа переступил с ноги на ногу, потер замерзшие ладони и улыбнулся, глядя на неподвижную россыпь кустарника. Лишь на миг улыбка озарила его уставшее лицо, и этого мига хватило, чтобы узнать того самого мальчишку, юного, бесшабашного, самоотверженного, которым когда-то был папочка.
Кусты, на которые довольно уставился папочка, без единого шороха расступились, и на прогалине показалась высокая фигура, закутанная в черный походный плащ. Взмах могучей руки — и черный капюшон оказался откинутым за спину, открывая бледное, холодное и бесстрастное лицо.
В отличие от папочки, годы мало изменили Зверя. Внешне он не изменился вовсе, разве что взгляд стал более холодным и каким-то въедливо-отстраненным, словно смотрит насквозь. Жесткая складка у губ, такое ощущение, что он не улыбался с того времени, как расстался с папой, там, на холме…
— Ты звал меня, брат, и я пришел, — низким, глухим голосом проговорил он после того, как мужчины разомкнули объятия, куда более длительные, крепкие и хрустящие, чем там, на холме.
— Да, Зверь. Я счастлив видеть тебя, брат… если бы не причина нашей встречи.
Идеально ровный, белый лоб зверя нахмурился.
— Твои подозрения подтвердились? — озабоченно спросил он.
— Все оказалось хуже, чем я предполагал.
Глаза Зверя сузились, губы чуть раздвинулись в неком пугающем подобии улыбки.
— Ты звал, чтобы мы бились?
Папочка покачал головой, вздыхая.
— Пока рано, мне нужно подготовиться… как следует. Сейчас главное позаботиться о семье. Их не должно и косвенно затронуть мое участие во всем этом.
Зверь кивнул, кажется, больше своим мыслям, чем словами папочки.
— Понимаю, — проговорил он. — Ты хочешь скрыть жену и дочерей в Заповедных землях?
Папочка снова покачал головой и потер подбородок, а у меня защемило сердце. Я вспомнила, что папочка всегда касался подбородка, когда переживал из-за чего-то, и думал, что мы этого не замечаем…
— Иоланте и Вите с Микой ничего не угрожает, — сказал он задумчиво. — Они…
Он оборвал сам себя на полуслове, за него закончил хриплый голос Зверя:
— Они одни из них.
— Да…
— Чем могу помочь я?
Папочка всмотрелся в хмурый лик Зверя и улыбка озарила его озадаченное лицо.
— Все дело в моей младшей дочери. Моей наследнице.
Слово «наследница» он особо выделил интонацией.
— Лирей, — с нежностью проговорил он, а у меня глаза чесаться перестали, а щекам стало влажно, очень влажно, прямо невыносимо мокро. — Ей здесь опасно, — сказал папа, — И никому, кроме тебя, я не могу доверить…
Налетевший порыв ветра оказался таким сильным, что последние слова отца я не расслышала.
Устремившись вперед, поняла, что почему-то не могу приблизиться. Слова долетают до меня обрывочно. Кажется, папочка что-то говорит о пророчестве. Так и есть.
— Сдается, мой друг, мы… в пророчестве… она…
Мне не слышно, что говорит отец, но каждая его фраза делает лицо Зверя ещё более хмурым. Но это не сильно печалит отца, наоборот, в его глазах я вижу теплые, лукавые искорки. Порыв ветра, с пылью, сосновыми иголками оказался таким мощным, что мне пришлось зажмуриться, даже присесть, закрывая лицо руками, и какое-то время я ничего не видела и не слышала, кроме приближающегося рева урагана, предвещающего беду.
Когда мне удалось открыть глаза, закрываясь от ветра, я увидела, как отец снял с шеи этот самый зеленый камень, и, привстав на цыпочки, надел его на бычью шею Зверя. Следом что-то передал ему, вложил прямо в лопатообразную ладонь.
Я по-прежнему не слышу слов, но ощущаю, как из тьмы что-то несется на них, какая-то злая, сокрушительная сила, страшнее которой ничего нет и быть не может, само зло…
Вот они оба обернулись, вглядываясь во тьму, приложили ладони к глазам, чтобы не засыпало.
Меня как будто что-то дернуло вверх, и я поняла, что стою прямо на пути этой силы, но я сопротивляюсь каким-то чудом и кричу, ору, срывая голос:
