Джеки осторожно потянула его к себе, ниже, между своих бедер, услышала, как он стукнулся головой о стол, ощутила жар его кожи на своей.
Она вцепилась ему в спину и прерывисто дышала, когда он медленно скользнул в нее и замер.
— Не останавливайся, — прошептала она.
Сердце билось быстро, мысли-помехи наконец затихли. Джеки качнула бедрами, прижалась к нему, почувствовала шелковистое тепло своего лона.
Жесткий пол под спиной растворился, бедра напряглись, дрожа, и Эрик задвигался быстрее. Она сжала ягодицы и пальцы ног и тихо застонала ему в плечо, когда в ней запульсировал оргазм.
Эрик проснулся в темноте от тихих звуков фортепиано. Они были странно приглушенными, словно инструмент находился под землей. Сначала он подумал, это сон. Он вытянул руку, но не обнаружил Джеки. Лунный свет пробивался сквозь ткань штор, отбрасывал диковинные длинные тени. Вздрогнув от холода, он вылез из постели и вышел в коридор. Джеки, голая, сидела на винтовом табурете в гостиной. Чтобы приглушить звук, она накинула на пианино плотный чехол.
Сквозь темноту он видел ее мягко покачивающиеся, словно погруженные в воду, тело и руки. Босые ноги нажимали на латунные педали. Джеки сидела на краешке табурета, и он видел тонкую талию и затененную бороздку прямой спины.
— Nam et si ambulavero in medio umbrae mortis
[8], — пробормотала она себе под нос.
Эрик был уверен — она знает, что он здесь; Джеки все же доиграла пьесу до конца и лишь тогда повернулась к нему.
— Соседи жаловались, — тихо сказала она, — но я должна разучить довольно сложную вещь к утренней свадьбе.
— В любом случае она звучит великолепно.
— Иди ложись, — прошептала она.
Эрик вернулся в постель; он засыпал, когда мысли свернули на Бьёрна Керна. Полиция все еще не знает, что та убитая женщина сидела, прижав руку к уху. Эрик почти проснулся при мысли, что он затруднил полицейское расследование.
Через час музыка стихла, и Джеки вернулась в спальню. На улице светало, когда Эрик наконец заснул.
Утром постель оказалась пустой. Эрик принял душ и оделся. Джеки и Мадлен были на кухне.
Эрик вышел к ним, налил чашку кофе. Мадлен завтракала хлопьями с молоком и малиной.
Джеки сказала, что скоро ей надо быть в церкви Адольфа-Фредрика — на репетиции свадьбы.
Как только она вышла переодеться, Мадлен положила ложку и перевела взгляд на Эрика.
— Мама сказала, что ты отнес меня в постель, — начала она.
— Она попросила меня помочь.
— У меня в комнате было темно? — Девочка смотрела на него бездонными глазами.
— Я ничего не сказал твоей маме… лучше, если ты сама ей скажешь.
Девочка помотала головой, из глаз потекли слезы.
— Это не так страшно, как ты думаешь, — подбодрил Эрик.
— Мама ужасно огорчится, — всхлипнула Мадлен.
— Все будет нормально.
— Не знаю, почему я все делаю наоборот, — расплакалась она.
— Вовсе не наоборот.
— Ну как же! Стереть ведь не получится. — Мадлен вытерла слезы со щек.
— Я творил вещи и похуже…
— Нет, — заплакала она.
— Мадде, ничего страшного не произошло… Слушай, мы можем… Давай покрасим стены у тебя в комнате?
— А получится?
— Да.
Мадлен посмотрела на него. Подбородок у девочки дрожал, она несколько раз икнула.
— Какой цвет ты хочешь?
— Голубой… голубой, как мамина ночная рубашка, — улыбнулась она.
— Светло-голубой?
— Вы о чем? — спросила Джеки.
Она стояла в дверях кухни, уже одетая — черная юбка и жакет, бледно-розовая блузка, круглые очки и розовая помада.
— Мадде думает, что пора перекрасить стены в детской, а я сказал, что с удовольствием помогу.
— Ладно, — сказала Джеки. На лице у нее было недоумение.
Глава 48
Адам ждал Марго в подземном депо полицейского управления. Из-за бинтов его футболка туго натянулась на груди. Марго двинулась было к нему, но остановилась — ребенок толкнул в живот. На обтянутых пластиком столах были выложены для анализа пронумерованные предметы из чулана Филипа Кронстедта.
Подошел коллега, сказал что-то лестное Адаму и удалился к лифтам.
В ярком свете усталое лицо Адама с темной тенью щетины выглядело почти прозрачным.
Позади него как будто происходила опись имущества Филипа. На первом столе лежали позолоченная спинка кровати, деревянный ящик с накрахмаленными льняными простынями, потертые книги и три пары спортивных туфель.
— Ну как ты? — спросила Марго, подойдя к Адаму.
— Легко отделался. — Он положил руку на ребра. — Правда, не могу избавиться от мысли: если бы она чуть сместила дуло, быть бы мне покойником. Три миллиметра влево — и привет.
— Вам нельзя было соваться в подвал без подкрепления.
— Именно так я и рассуждал… но я не сразу понял, что Йона развалина, он упал, упал прямо на пол и выронил пистолет.
— Ему нечего было там делать.
— Все пошло к черту, — кивнул Адам. — Начнется внутреннее расследование… это ясно, я же ранен… вероятно, оно уйдет в отдел прокуратуры по делам полицейских, так что нам надо кое-что обговорить.
Марго рассматривала выцветшую школьную схему женской анатомии. Глаза на плакате были закрашены синим мелом.
— Но без Йоны мы не взяли бы Филипа Кронстедта, — заметила она.
— Я взял Филипа, это я его взял, Йона валялся на полу…
Слепящий свет люминесцентных ламп и ламп для фотоувеличителя бликовал на пластике стола между предметами. Марго остановилась перед тремя видеокамерами с разбитыми линзами. Камеры в защитной пленке лежали в просторной картонной коробке.
— Уже сравнивали записи с камер Филипа с записями, на которых были жертвы? — спросила Марго.
— Думаю, да.
— А украшений для языка или фарфоровой косули не нашли?
— Найдем, — улыбнулся Адам. — Это просто вещи из чулана. Спешить некуда, самое главное сделано, мы его взяли.
Они прошли мимо горстки раскрашенных от руки оловянных солдатиков, и Марго подумала, что остаток фарфоровой фигурки и украшение с Сатурном здесь, поскольку на момент преступления Филип жил в подвале.
— Насколько мы уверены, что убийца он? — спросила она.
— Сейчас его оперируют в Каролинской больнице, но, когда он придет в себя, он признается.
