Миссис Фила Хэнкок, как всегда непредусмотрительная, не успела вовремя довезти дочь до Англии. Младенец родился в Кале 25 июня. За свои 10 тысяч фунтов Уоррен Гастингс удостоился того, что его незаконного внука назвали в его честь Гастингсом. В июле Фила, Элиза и новорожденный ("пухленький… светленький и хорошенький") прибыли в Лондон. По примеру Уоррена Гастингса, который отдал своего сына Остинам, Элиза тоже сочла Стивентон благоприятным для здоровья ребенка. Возможно, она немножко тревожилась за маленького Гастингса; он казался болезненным. Перед самыми рождественскими торжествами маленькое семейство водворилось в Хэмпшире.
В ту пору мистер и миссис Остин были уже немолоды, и годы тяжких трудов брали свое. Мистер Остин "сплошь поседел", а миссис Остин "потеряла несколько передних зубов, из-за чего выглядела старой". Однако в семье обычно царили "веселье и расположенность друг к другу". Остинская сплоченность должна была слегка обескураживать чужаков, но Элизу встретили очень тепло.
Элиза развлекала Остинов французскими историями и своими музыкальными талантами. "Мы взяли внаем пианино, — писала миссис Остин, — и она каждый день играет для нас. Во вторник устроим в гостиной домашнюю танцевальную вечеринку… Дома сейчас пятеро моих детей: Генри, Фрэнк, Чарльз и две мои девочки, которые только что окончательно покинули школу". Свой рождественский информационный бюллетень она завершила цветистой концовкой: "Весь наш домашний кружок единодушно изъявляет любовь и должное почтение и желает счастливого 87-го года нашим дорогим друзьям". Мир благоденствовал, "девочки" вернулись домой, где появился новорожденный, с которым можно было играть.
Могла ли одиннадцатилетняя Джейн не подпасть под чары двадцатипятилетней Элизы, видевшей французский двор в Версале и жившей независимой жизнью? Элизы, так легко относившейся к супружеству и называвшей собственную свадьбу "глупейшим мероприятием"? Элиза с убеждением повторяла, что "ни одна мужская особь не способна лишить ее покоя". И все же главной слабостью ее натуры оставалась потребность во флирте и обожании. Она считала, что не в ее силах этому противиться, ведь "если женщины слабы, вина не их в том, а судьбы"
[13]. Тем не менее в ней и в ее французском шарме было что-то неотразимое. Чтобы склонить к женитьбе убежденного холостяка, говорит литературная копия Элизы — Мэри Крофорд в "Мэнсфилд-парке", — "вы должны обладать хитроумием француженки".
Во время пребывания в стивентонском пасторате Элиза напропалую флиртовала с красивыми старшими братьями Джейн, особенно когда они увлеклись театром. В семье Остин несколько лет существовал обычай представлять дома пьесы. Под руководством Элизы, взявшей на себя "лидерство", театр расцвел. Сценой служила столовая. Джеймс Остин, семейный литератор, писал специальные "прологи и эпилоги", которые прибавлялись к уже существующим произведениям. Его близкие находили их "весьма выразительными и занятными".
Со временем "Стивентонская антреприза" приобрела еще больший размах и переехала из дома в одну из хозяйственных построек. Семья приобрела или, может быть, самостоятельно смастерила "комплект сценических декораций". "Амбар моего дяди обустроен как театр, — писала одна из племянниц Остинов, — и каждому из молодых отведена своя роль". Перед следующим Рождеством Элиза уговаривала эту отсутствующую кузину, еще одну Филадельфию, приехать и поучаствовать в празднестве, с апломбом уверяя ее, "что у нас будет самая блестящая компания, и множество развлечений, и дом полный народа, и частые балы". Единственное требование, которое предъявлялось гостям: никто не должен уклоняться от лицедейства. Переполненный пасторат не мог принимать простых зрителей. "Моя тетя Остин объявила, что "у нее нет места для праздных молодых людей"".
В семьях джентри домашние спектакли были делом обычным. "Мы все играем и играем как безумные", — писала некая Евгения Уинн, которая вместе с друзьями "репетировала из рук вон плохо и злила постановщика", хотя спектакль в конце концов "прошел с огромным успехом и сорвал аплодисменты". Однако не все одобряли появление юных леди на сцене. Сама Джейн впоследствии не без удовольствия прочтет "Обозрение обязанностей женской половины человечества" Томаса Гисборна, где категорически утверждается, что театральные постановки непристойны, так как допускают "свободную близость с лицами противоположного пола". Один строгий шотландский священник-методист заявлял, что, если его дочь только посетит театр, не говоря уже о том, чтобы в нем актерствовать, ему ничего не останется, как "оплакивать день, который сделал его отцом, — ее душа развращена, а в том и состоит суть проституции".
Но Джейн, воспитанная на стивентонских спектаклях, выросла заядлой театралкой. Одна из причин, почему ее романы так хорошо поддаются экранизации, заключается в том, что она продумывала их как пьесы, сцену за сценой, и придавала большое значение диалогам. Домашние представления в "Мэнсфилд-парке" передают смешанное чувство возбуждения, удовольствия и разочарований, какое, вероятно, вызывали представления в Стивентоне.
Пьесы, которые разыгрывали в стивентонском амбаре братья и кузина Джейн — а может быть, и сама Джейн, — часто изображали битвы между полами. В 1790 году представлялась пьеса "Султан" с героиней-женщиной. В новом эпилоге, написанном Джеймсом, были такие строки:
Бог мой! Как мужчина умом не богат!
У женщины больше ума во сто крат!
В 1787 году, через год после возвращения сестер из школы, Остины и их друзья выбрали замечательную пьесу Сузанны Центливр
[14] под названием "Чудо". "Чудом" было уже то, что женщина может хранить секрет, когда хочет, а темой пьесы — положение женщины в обществе. "Для тиранов мужчин мы почти рабыни!" — восклицает одна героиня. Элиза, исполнявшая роль Виоланты, произносила более обнадеживающую реплику, сочиненную Джеймсом:
На наше счастье, то преданья старины,
Уже мы не вторые, мы равны.
Между тем кокетливая Элиза уже успела взять в оборот и Джеймса, и его брата Генри. Генри Остину были вложены в уста полные игривого смысла строки о королеве Елизавете и празднованиях Рождества в старину:
Элизы дорогой в эпоху царства золотую
Дни Рождества ни разу не прошли впустую.
В куплете, якобы говорящем о королеве Елизавете I, Генри устами своего персонажа признавался, что влюблен в бойкую кузину. Или таков был скрытый посыл Джеймса, автора этих строк? Или они оба воспылали страстью к элегантной и весьма раскрепощенной графине?
Очевидно, что оба подвергались сильному искушению. Двадцатитрехлетний Джеймс имел преимущество в возрасте — Генри еще не достиг двадцати, — но за две недели до Рождества он принял посвящение в сан. Ему следовало быть начеку. Однако тихая и наблюдательная Джейн тоже явно была начеку, потому что она догадалась, какого брата предпочитает Элиза.
