"Мне редко доводилось видеть столь счастливое существо, — писал о мадам Лефрой ее знакомый, — она почти непрестанно смеялась". Однако душу Энн Лефрой тоже терзали демоны. Она была цепкой матерью-собственницей, неспособной отпустить от себя детей, — вмешивалась в их жизнь и постоянно жаловалась, что ей без них плохо. Мадам Лефрой признавалась: "Я до такой степени возложила все мои земные надежды и чаяния счастья на любовь ко мне детей, что бываю больно задета, когда у меня возникает хоть малейшее подозрение, что они меня не ценят". Возможно, Джейн играла роль заместительницы, своего рода подпорки, помогающей мадам Лефрой справляться с унынием, вызванным невниманием родных детей.
Биографы Остинов не могут прийти к единому мнению относительно мадам Лефрой: то она харизматичная наставница, то злобная интриганка. Скорее всего, правы и те и другие. Она умудрялась сочетать занятия благотворительностью и обучение детей бедняков грамоте с сословной спесью и чрезвычайно расстроилась, когда ее брату не удалось выиграть долгую тяжбу за пэрство. Этот брат, сэр Эджертон, весьма снисходительно отзывается о девочке, чья слава в будущем непомерно превзойдет его собственную. Да, пишет он, ему довелось знать подругу своей сестры Джейн "ребенком: она тесно общалась с миссис Лефрой, которая поощряла ее литературные опыты".
Сэр Эджертон был первым романистом, которого Джейн видела вживе, но она понимала, что он далек от совершенства. От нее не укрылось, что даже миссис Лефрой "стыдилась" творчества своего брата, потому что в романе "Артур Фиц-Альбини" (1798) он жестоко высмеял ее друзей из окрестностей Эша и Стивентона. Тем не менее на примере творчества сэра Эджертона Джейн училась составлять собственное мнение о художественной литературе. "Папа разочарован, — признавалась Джейн, когда они оба прочитали одно из творений сэра Эджертона, — а я нет, потому что лучшего и не ожидала".
В поле зрения Джейн находились еще две печатавшиеся романистки — менее близкие географически, но принадлежащие к ее разветвленной семье. Двоюродная сестра миссис Остин Кассандра Кук в 1799 году опубликовала исторический роман; о более дальней родственнице по линии Ли, леди Кассандре Хоук, говорили, что она "не выпускает пера из рук; для нее не писать значит не жить". Ее романы характеризовали так: "Любовь, любовь, сплошная любовь". Строгим Остинам это не нравилось.
Не довольствуясь сочинениями соседей и родичей, Джейн Остин увлеченно читала и другие романы. Она обладала, как назовет это критик Клэр Харман, прекрасным "читательским пониманием" жанра, в котором ей предстояло работать. Привычкой запоем читать романы обзавелась не только Джейн. Каждые десять лет с 1760 по 1790 год число опубликованных женских романов вырастало на 50 процентов. Бытовало убеждение, что писательницы-женщины — непревзойденные мастерицы этого жанра. "Лучшие романы, — писала актриса, модная куртизанка и феминистка Мэри Робинсон, — вышли из-под пера женщин".
К друзьям семьи Джейн принадлежала еще одна романистка — обожаемая ею Фрэнсис Берни, автор "Эвелины" и "Цецилии", готовившая теперь к изданию по подписке роман "Камилла". Это немножко смахивало на современный краудфандинг: подписчики удостаивались чести быть поименованными на первых страницах книги. Собрание подписчиков "Камиллы" больше похоже на союз георгианских романисток, потому что многие из них поддержали свою сестру по цеху. Там фигурируют миссис Радклиф, и мисс Эджуорт (автор "Белинды"), и даже девятнадцатилетняя "мисс Дж. Остин из Стивентона", чью гинею, должно быть, внес за нее отец. Когда в "Нортенгерском аббатстве" Джейн выступает со своей знаменитой речью в защиту "романа", она упоминает "Камиллу" Фрэнсис Берни. Юная леди, которая "всего лишь" читает роман, говорит Джейн, "всего лишь" читает "Цецилию", или "Камиллу", или "Белинду", читает "всего лишь произведение, в котором выражены сильнейшие стороны человеческого ума, в котором проникновеннейшее знание человеческой природы, удачнейшая зарисовка ее образцов и живейшие проявления веселости и остроумия преподнесены миру наиболее отточенным языком".
Значит, "всего лишь" роман может иметь силу. Мэри Робинсон призывала писательниц — "неоцененных, невостребованных, отринутых обществом" — сплотиться. "Какая это будет могущественная когорта!" — мечтала она. Пройдут годы, и Джейн в "Нортенгерском аббатстве" встанет рядом с ней. "Не будем предавать друг друга", — обращается она к сочинительницам романов. "Если героиня одного романа не может рассчитывать на покровительство героини другого романа, откуда же ей ждать сочувствия и защиты?"
Еще раньше, в Стивентоне, Джейн жаждала стать частью этого счастливого клана и начать публиковаться. До нас дошли три тетради с ее ранними работами. Названные "Том первый", "Том второй" и "Том третий", они содержат двадцать семь сочинений объемом около 90 тысяч слов, сочтенных достойными сохранения и аккуратно переписанных. Сами тетради были подарены Джейн отцом, и дорогая бумага служит красноречивым свидетельством его одобрения: за два шиллинга, то есть за недельное жалованье горничной, можно было купить всего сорок восемь листов, или две дести, бумаги.
Бумага высокого качества, четкий почерк, идеальные беловые копии ранних пьес и рассказов… Три эти тетради — плоды трудов молодой девушки, которая уже считала себя "автором" и которой хотелось сберечь свое слово.
Названия тетрадей — том первый, том второй, том третий — подразумевали некое внутреннее единство. Они были старательно подделаны под настоящие, печатные книги. Одна из историй, озаглавленная "Катарина, или Беседка", даже начинается льстиво-просительным письмом автора к патронессе, в котором говорится, что другие сочинения, опубликованные при ее поддержке, "нашли место в каждой библиотеке королевства и выдержали трижды двадцать изданий". Харман считает это ранним свидетельством того, что Джейн станет практичной профессиональной писательницей, которая, еще не завершив романа, задумывается о продажах книги.
К осуществлению мечты Джейн имелось лишь одно, но существенное препятствие. При таком обилии в близком кругу печатающихся писателей и вдобавок при наличии брата, публикующего их опусы в "Разгильдяе", Джейн наверняка росла в уверенности, что издать рукопись ничего не стоит. Когда она впоследствии наставляла племянницу, сочинившую собственный роман, обе они говорили о его публикации как о чем-то само собой разумеющемся. В подростковом возрасте Джейн, должно быть, не сомневалась, что непременно станет романисткой. И какое, наверное, ее постигло разочарование, когда выяснилось, что путь к этой цели так долог. Причина заключалась в оригинальности Джейн. Ее романы были слишком необычны, слишком "неромантичны", чтобы издатели сразу поняли, насколько они хороши.
Но, глядя вовне, на мир будущих читателей, Джейн не забывала и о тех, кто рядом. Четырнадцать ее произведений посвящены членам семьи, или кружка Остинов, и создается впечатление, что они задуманы для совместного чтения или даже сценического представления в духе стивентонских спектаклей. Еще Джейн писала рассказы в подарок друзьям и родным: это ничего ей не стоило, если не считать траты бумаги и времени. Впоследствии семья отдала одну из тетрадей во владение счастливчику Чарльзу, поскольку кое-какие из содержащихся в ней вещиц были "написаны специально, чтобы его позабавить". Другую вещицу Джейн посвятила своей подруге Марте Ллойд как "скромное свидетельство моей благодарности за великодушие, которое ты недавно проявила ко мне, дошив мое муслиновое платье". Впоследствии эта самая Марта, как и ее сестра Мэри, станет не только подругой, но и родственницей Джейн.
