Именно здесь, в Лайме, решил в 1685 году высадиться герцог Монмут — незаконный сын Карла II, затеявший бунт против Иакова II. Жители Лайма горячо поддерживали его обреченное дело, и все лаймские дети знали песенку, которую он якобы сочинил:
Лайм не больше деревушки,
Но меня он манит.
Коль судьба мне даст корону,
Городом он станет.
Однако бунтаря-герцога и его подвиги затмил небольшой случай, который произошел во время отдыха Джейн Остин в Лайме, несколько позже описанный ею в "Доводах рассудка". Лорд Теннисон, вдохновившись романом, даже подумывал переселиться в Лайм-Риджис, куда приехал впервые. Когда он осматривал окрестности, его уговаривали сходить на место высадки Монмута, но он отказался. "Немедленно отвезите меня на Мыс, — потребовал он. — Я желаю увидеть ступеньки, с которых упала Луиза Масгроув". Теннисон заявлял, что персонажи, созданные Джейн Остин, "для него более живые и настоящие, чем Монмут и его сторонники".
И Джейн, и Фрэнсис Берни сразу же полюбили окрестности Лайма. "Дорога, по которой мы путешествовали, являет собой прекраснейшее зрелище, — восторгалась Берни. — Холмы, полагаю, самые высокие на всем Юге, они вздымаются самым величественным образом… Правда, в экипаже через все это очарование не проедешь. Мы вышли и двинулись по холмам пешком, пока от усталости больше не могли ступить ни шагу".
Во время одной из прогулок Кассандра завершила свой знаменитый акварельный набросок портрета знаменитой сестры. На этом рисунке Джейн видна сзади (вероятно, она глядит на море), "сидя на природе, в жаркий день, с незавязанными лентами чепца". Судя по всему, они добрались до одного из пустынных пляжей, которые в ту пору частенько использовались контрабандистами.
Наслаждение от красот природы, явно читающееся в позе Джейн, укрепляло не только физическое, но и душевное здоровье современников Георгианской эпохи. Берни, говоря о путешествии в Лайм, признавалась: "оно далеко унесло меня не только от света, но и от себя самой, так что теперь я совершенно погружена в удовольствия, чудеса и очарования живительной Природы". Хэрриэтт Уилсон тоже считала, что Лайм действует на нее благотворно: "Мне открылся столь великолепный вид на океан, что я почти десять минут стояла не в силах шевельнуться… Увы, я не умею описывать пейзажи, как миссис Радклиф! Не знаю, какие слова пришлись бы тут к месту, но я чувствую красоту и наслаждаюсь ею".
Берни решила, что путешествие в Лайм — это "прикосновение к чему-то изысканному (sublime)" — "sub-Lyme", как скаламбурил карикатурист Джордж Крукшанк. На одной из его пикантных картинок лаймские купальщицы бродят в воде обнаженными (чего в реальности, скорее всего, никогда не было).
На самом деле карикатура Крукшанка высмеивала вышедший незадолго до того трактат Эдмунда Берка об эстетике пейзажа. Берк заявлял, что прекрасный ландшафт напоминает очертания женского тела. "Поглядите на ту часть прекрасной женщины, — пишет он, — где она, вероятно, наиболее прекрасна: в области шеи и груди. Эта гладкость, эта мягкость, эти плавные, гармоничные всхолмия… Очарованный взор блуждает, не зная, на чем задержаться, влекомый неведомым притяжением". Крукшанк проиллюстрировал фантазии Берка буквально, показав их пошлую нелепость. Крайним справа изображен похотливый господин с телескопом, разглядывающий нагих купальщиц: мы догадываемся, что это сам Берк — извращенец, прикрывающий философическими рассуждениями свое нездоровое любопытство. Карикатура служит еще одним подтверждением того, что для георгианцев море и секс были тесно связаны.
К 1804 году Лайм успел обзавестись всеми необходимыми атрибутами морского курорта, усилившими его очарование. "Своего рода Брайтон в миниатюре, — описывал его один приезжий. — Кругом шум и сутолока, залы собраний, катание на ослах, лотереи, etc. etc.".
Пайн-хаус, в меблированных комнатах которого поселились Остины, располагался в самом низу Брод-стрит, рядом с Залами собраний. Владелец дома, мистер Уильям Пайн, получал по подписке книги по местной истории. Едва выйдя из парадной двери, Остины оказывались на рынке под открытым небом, именовавшиеся Кавардаком. Повернув направо, они шли мимо других коттеджей к холму, с которого по ступеням спускались к морю. Вдоль побережья был проложен Променад, "специально для недужных", которые могли прогуливаться, наслаждаясь "легким морским бризом и не терпя никаких неудобств". Слева, прямо на берегу, находились Залы собраний. Перспективу замыкала гостиница "Три чаши": вероятно, именно в эту гостиницу Джейн в "Доводах рассудка" помещает компанию друзей, остановившихся в Лайме. "Три чаши" получили свое название благодаря эмблеме соляной компании Salters: некогда в Лайме добывали соль из морской воды.
Залы собраний, располагавшиеся у самого моря, могли похвастаться бальным залом, а также примыкающими к нему "карточной комнатой и бильярдным столом, которые для удобства гостей были устроены под одной крышей". Отсюда открывался "очаровательный вид на остров Портленд, находящийся в восьми милях дальше". Бальный зал был "изрядных размеров, с тремя люстрами и недурным оркестром". Историк Констанс Хилл, жившая в эдвардианские времена
[62], успела посетить лаймские Залы собраний до того, как их снесли, освободив место для автостоянки. "Бальный зал мало изменился с тех пор, как сентябрьским вечером почти сто лет назад здесь танцевала мисс Остин, — пишет она. — Правда, он лишился своих трех стеклянных люстр… Оркестр, как нам сообщили, состоял в ту пору из трех скрипок и виолончели. Мы зашли в этот зал при дневном освещении, и нам показалось, будто мы парим в воздухе: из многочисленных окон виднелось лишь голубое море и голубое небо".
Автор уже упомянутого нами георгианского путеводителя по Лайму расхваливал обитателей городка за то, что они рано встают и рано ложатся. Мистер Остин оставался в Залах собраний лишь до половины десятого с небольшим, а его жена и Джейн — до половины одиннадцатого, после чего их провожал домой новый слуга Джеймс, неся при себе фонарь. Джейн не испытывала недостатка в бальных партнерах. Однажды ее пригласил на танец, толком ей не представившись, некий "странного вида господин", который, вспоминает она, "уже некоторое время пожирал меня глазами". Кроме того, из числа женщин, приехавших в Лайм отдохнуть, она быстро нашла себе нескольких спутниц для совместных прогулок на Мыс. Казалось, жизнь у моря слегка ослабила ее защитные рефлексы, и не исключено, что именно в этот период разворачивалась та самая история с преподобным Блэколлом (или другим мужчиной), которая дошла до нас в искаженных и противоречивых пересказах.
Телесные удовольствия, доступные в Лайме, включали в себя не только прогулки и танцы в "парящем в воздухе" бальном зале, но и морские купания. Джейн они нравились: "Купание нынче утром было восхитительное… Полагаю, я оставалась в воде даже долее необходимого".
Вскоре Кассандра уехала в Уэймут вместе с Элизой и Генри, и Джейн с родителями перебрались в жилье более скромных размеров, находившееся чуть дальше от Залов собраний, — по-видимому, в пансион Хискотта, располагавшийся на той же улице, но чуть выше. Сообщается, что оттуда открывались "совершенно исключительные виды на МОРЕ и на СУШУ". Остины оставались там, даже когда лето закончилось, что позволило Джейн так замечательно описать в "Доводах рассудка" лаймскую осень.
