…память о том, что он почти не страдал — сравнительно с другими случаями. Он лежал, почти не чувствуя положения, в коем пребывал, и потому был избавлен от боли расставания с жизнью. Он отошел в мир иной почти во сне. Матушка самым отважным образом старается перенести это потрясение — она была к нему порядком приуготовлена. Мы видим благословение в том, что недуг не терзал его долго. С нами были дядюшка и тетушка, они оказали нам всевозможные добрые услуги. А завтра, надеюсь, мы будем иметь утешение видеть рядом и Джеймса.
Как и полагалось в тогдашнем обществе, обязанностью (и даже привилегией) дочерей мистера Остина было находиться рядом с ним в его преклонные годы и стать свидетелями его смерти. Они же после его кончины занимались устройством его дел, в том числе касающихся их отсутствовавших братьев. Джейн написала Фрэнку, какие из личных вещей отца отложила для него мать: "компас и солнечные часы" в футляре, а также (неожиданный переход к совсем уж прозаическим деталям) пару ножниц.
В первые дни после отцовской кончины Джейн использовала для запечатывания писем привычный красный воск, но через неделю сумела раздобыть черный. Такова была традиция, позволявшая получателю, даже не вскрыв письмо, понять, что пришли дурные вести. Новость о смерти мистера Остина заставила обитателей Годмершэм-парка надеть "траур по дедушке Остину".
Мистера Остина, семидесяти трех лет от роду, похоронили рядом с тестем в фамильном склепе церкви Святого Свитина, где он некогда венчался. Позже его надгробный памятник перенесли наружу, и сегодня, так уж случилось, он соседствует на церковном кладбище с могильным камнем Фрэнсис Берни — романистки, которой он так восхищался. Сообщение о кончине мистера Остина было напечатано в "Бат кроникл", и многих его друзей оно застигло врасплох: никто не думал, что болезнь унесет его так скоро. Чарльз Паулетт перед отъездом из Бата заглянул на Грин-парк-Билдинг попрощаться с Остинами и изумился, когда "слуга сообщил, что хозяина нынче утром похоронили".
Разумеется, женская часть семейства Остин оплакивала его смерть, но перед ними, находившимися на его иждивении, встал вопрос о том, на что дальше жить. Он унес с собой в могилу финансовую безопасность жены и дочерей. Женщины попали в незавидное положение: с кончиной мистера Остина прекратилось поступление его доходов — десятин из двух бенефициев, Стивентона и Дина (за вычетом платы сыну Джеймсу за работу в этих приходах), а также небольшой ежегодной ренты. Аренда дома на Грин-парк-Билдингс была оплачена на три месяца вперед, но продлить ее им было не по средствам.
В завещании, составленном в 1770 году, мистер Остин все оставлял жене. У нее имелся собственный годовой доход в 122 фунта от семейного наследства в 3350 фунтов, вложенного в Компанию южных морей (выбор оказался неудачным и не оправдал возложенных на него надежд)
[65]. Кассандра тоже получала годовой доход — проценты с тысячи фунтов, унаследованных от Тома Фаула. В общей сложности доходы миссис Остин, Кассандры и Джейн теперь составляли всего 210 фунтов в год.
Роман "Гордость и предубеждение" уже был написан (во всяком случае, начерно). Это не единственная книга Джейн, в которой родители бросают дочерей в ненадежной финансовой ситуации, словно на голом песчаном островке. Мистер Беннет из "Гордости и предубеждения" мог бы обеспечить дочерей неплохим приданым, если бы жил по средствам, тратя не больше годового дохода с капитала. Семейство Энн Эллиот тоже отличалось склонностью к расточительности. Незамужняя Энн старше незамужней Лиззи Беннет, поэтому ее злость на отца, проматывающего состояние, еще горше. Дочери Остина-старшего, проделывая необходимые арифметические расчеты, явно недоумевали, как их отец, некогда обладавший почти тысячным годовым доходом, мог оставить их на милость матери и братьев. "Мы теперь принадлежим к числу людей, о которых придется заботиться родственникам, — с сожалением пишет Джейн, — [поскольку] никто не рассчитывает, чтобы мы были очень уж богаты".
Для Джейн эта кончина обернулась еще одной потерей. Ее отец был (насколько нам известно) единственным членом семьи Остин, который серьезно относился к ее амбициозным литературным планам. Именно он писал издателям, представляя ее интересы. Именно он купил ей "настольную конторку красного дерева". Если Фрэнку отошел компас мистера Остина, чтобы сын мог ориентироваться по нему в своих кругосветных плаваниях, то Джейн унаследовала эту конторку, за которой будет работать до конца жизни. Из всех вещей Джейн, сохранившихся до наших дней, из всех составляющих ее материального мира, эта конторка вызывает у нас самые сильные чувства. Неудивительно, что она представляет собой один из самых ценных экспонатов Британской библиотеки. Возможно, Джейн, берясь за перо, каждый раз вспоминала о человеке, который подарил ей эту вещь.
Реакция Джейн на смерть отца нашла отражение и в ее текстах. В неоконченном романе "Уотсоны" речь идет о сестрах, у которых нет приданого. Но они должны выйти замуж, ибо, как говорит Элизабет Уотсон, "ужасно, когда ты бедна, стара и окружена всевозможными насмешками". Рукопись не завершена, но нам известны планы Джейн по дальнейшему развитию сюжета: отец девушек "скоро умрет, а Эмму из милости приютят у себя ее недалекий брат и невестка. Она отвергнет предложение лорда Осборна стать его женой".
Похоже, что Джейн, описывая героиню, у которой за душой нет ни гроша, но которая отказывается от руки, сердца и особняка аристократа, разочаровалась в своей идее и забросила роман. Можно предположить, что после истории с Гаррисом Бигг-Уизером и смерти отца она о многом сожалела. Неудивительно, что она так и не дописала эту вещь.
Эта часть батского периода, омраченная скорбью по отцу и паникой по поводу материального положения, знаменовала собой начало постепенного ухудшения условий жизни Джейн. Но в самом ли деле она была настолько подавлена, что утратила способность писать, как это предполагает Клэр Томалин, самый сочувствующий из ее биографов, в своей проницательной и тонкой работе? Правда ли в голове Джейн звучали "неслышные другим отчаянные вопли" (по выражению биографа)? Клэр Томалин, несомненно, в подобных обстоятельствах возопила бы — как любая женщина двадцать первого века.
Джейн оставила нам великий дар. Сумев пережить эти темные дни, она не утратила надежду и осталась верна своему выбору, тем самым раздвинув рамки самого понятия "писательница". Но мы не имеем права простодушно приписывать ей свои собственные — современные — эмоциональные реакции. Она почтила память отца, и сделала это достойно. Джейн (как настоящая георгианская дворянка) не "вопила". Вот что пишет о георгианском духе историк: "В женщине чрезвычайно высоко ценилось умение владеть собой. Аристократки сохраняли самообладание на публике, не отвечали на мелкие провокации, не требовали благодарности, а главное — проявляли мужество и стойкость, оказавшись в тисках трагедии и несчастья".
Реакция Джейн была более тонкой и сдержанной. "Пускай другие перья предаются описаниям вины и невзгод. Я стараюсь как можно скорее разделаться с подобными ненавистными предметами, — признавалась она, — ибо мне не терпится вернуть в жизнь тех, кто не повинен в своих злоключениях, относительный комфорт". Свои сожаления и огорчения она превращала в материал для творчества. Пользуясь этим мощным оружием, она срывала засовы, за которыми нищие дочери сидели в родительском доме, точно в тюрьме. Она показала миру всю горечь и несправедливость их положения.
