Гости попадали в дом через дверь со стороны дороги, которая теперь не используется. Справа и слева от входа находились "две общие комнаты, называвшиеся столовой и гостиной". В гостиной раньше было окно, выходившее на дорогу, но женщины попросили заложить его кирпичом. Новое окно выходило в сад, и из него можно было видеть "траву и деревья", а не дорогу. Старый фермерский дом превращался в недорогой, уменьшенный вариант главного дома.
Бухгалтерские книги поместья Эдварда свидетельствуют, что в 1809 году строительные работы "у миссис Остин" обошлись ему в 45 фунтов, из которых 35 фунтов было потрачено на водопровод. Остальное ушло на "рытье канав" и уход за садом; 3 фунта стоило сено — вероятно для ослика, которого дамы запрягали в тележку. Эдвард был "опытен и ловок в устройстве дома", писал его племянник, "и любил этим заниматься".
В отличие от гостиной окно столовой выходило на дорогу. Но вскоре выяснилось, что миссис Остин нравится сидеть там "утром час или два за работой или письмами — она радовалась яркому солнцу и беспрерывному движению за окном".
Внуки Остин, как и бабушка, любили смотреть на дорогу. Из окна они могли наблюдать за экипажами, направляющимися в Винчестер или приезжающими из него. По окончании семестра в Винчестерском колледже они видели "бесконечную вереницу дилижансов с мальчиками", "будущими героями, законодателями, глупцами и злодеями". Это была платная дорога. Остины жили рядом с пунктом взимания платы за участок дороги "от ГОСПОРТА в графстве Саутгемптон до ЧОТОНСКОГО ПРУДА".
Каждый день весь коттедж трясся, когда мимо проезжала тяжелая почтовая карета. "Летящая машина Кольера", как ее называли, ходила ежедневно, кроме воскресенья. Она отправлялась из Саутгемптона в половине седьмого утра и следовала до постоялого двора "Белль Соваж" на Ладгейт-Хилл в Лондоне, куда прибывала десять или двенадцать часов спустя. В почтовой карете ехал вооруженный охранник для защиты пассажиров от разбойников; стоимость проезда внутри составляла 1 фунт, снаружи — 17 шиллингов.
"Ежедневный дилижанс Кольера, запряженный шестью лошадьми, — великолепное зрелище", — вспоминал один из юных Остинов. Окна спальни находились на одном уровне с пассажирами, путешествовавшими на крыше кареты. Это была одна из самых волнующих картин георгианской Англии. "Дилижанс, — пишет путешественник начала девятнадцатого века, — всюду привозит с собой оживление и приводит мир в движение, проносясь мимо". "Когда карета грохочет по деревне, — добавляет он, — все бегут к окнам". А из кареты можно увидеть множество "свежих деревенских лиц и хихикающих румяных девиц". "Летящей машиной Кольера" управлял знаменитый форейтор, который сидел на одной из запряженных впереди лошадей и следил за тем, чтобы животные не сбивались с ритма. "Дикки Навозные Вилы", как его называли, был "отважным юношей" и таким искусным наездником, что мог "на полном скаку стоять на спине лошади". Иногда дилижансом управлял мистер Фолкнер из Олтона, и поэтому в своих письмах Джейн иногда упоминает "фолкнеровскую карету" и даже — когда в готическом стиле шутила с племянницей Анной — "карету Фолкенштейна".
Иногда карета мчалась слишком быстро. В 1792 году сломалась железная опора, державшая одно из передних колес, в результате чего карета "мгновенно перевернулась" и "развалилась на части". Однажды дилижанс стал свидетелем нешуточных страстей. В июне 1793 года в понедельник утром в "летящую машину Кольера" села дама, решившая бежать в Лондон из-за любовной связи с солдатом. Ревнивый муж нанял почтовую карету и пустился в погоню. Он догнал дилижанс сразу за Олтоном, и дама "была вынуждена вернуться, со всеми своими коробками и трофеями, немало позабавив остальных пассажиров". Должно быть, ребенку, привыкшему к сельской безмятежности, "очень нравилось", что "пугающая тишина ночи часто нарушалась шумом проезжавших карет, от которого иногда сотрясалась кровать".
Но радоваться шуму и суете могли только самые юные — или самые старые. Джейн и Кассандра с сожалением сравнивали спокойствие пастората в Стивентоне, с его террасами и аллеями, и Чотон-коттедж, дрожавший от непрерывного потока транспорта. Дом стоял "так близко к дороге, что парадная дверь выходила прямо на нее", и лишь узкая полоска огороженного сада "защищала здание от опасности получить удар от потерявшей управление кареты". Сегодня Чотон выглядит глухой деревней, но в эпоху Наполеоновских войн, когда из доков и в доки шел непрерывный поток транспорта, его обитатели существовали в обстановке, напоминающей жизнь у современной автострады.
Тем не менее коттедж считался приличным жильем, а это означало, что прилегающий участок обязательно должен быть засажен растениями. Дом окружал высокий деревянный забор, а за ним расстилался сад: "кустарниковая аллея огибала весь участок и давала достаточно места для прогулок — вы не чувствовали себя в ограниченном пространстве".
Следующее поколение Остинов постоянно подчеркивало, что коттедж не был "тесным", а его "скромные" комнаты производили "удовлетворительное впечатление". Они повторяли это слишком часто, и создается впечатление, что в юных умах дом выглядел неподходящим, и они его стеснялись. Это "вполне удобный и подходящий для леди дом", заключила Каролина, "хотя мне кажется, средства, выделяющиеся на его содержание, недостаточны".
Ее более откровенная кузина Анна полагала, что богатый дядя Эдвард мог бы проявить больше щедрости. Его бухгалтерские книги за 1810 год свидетельствуют о доходе свыше 5000 фунтов — что сравнимо с доходом мистера Бингли — только от поместий в Хэмпшире, не считая более обширных земель в Кенте. Но Чотон-коттедж был "мал и не очень хорош", "совсем не такой, каким мог и должен был быть их дом". По словам Анны, Джейн примирилась с ним потому, что "те, кого она любила, посчитали это разумным". Разумеется, по меркам батраков Чотон-коттедж был очень просторным. Но для Джейн, которая могла стать хозяйкой Мэнидаун-парка, для Джейн, чей брат владел двумя большими поместьями, это был не лучший вариант. Но возможно, Джейн предпочла свободу коттеджа заточению в Годмершэм-парке.
В романе "Чувство и чувствительность" можно найти комментарии относительно жизни в коттедже. "Всем, кто собирается строиться, я непременно рекомендую построить именно коттедж, — рассуждает невежественный Роберт Феррарс. — Некоторые люди заблуждаются, полагая, что в коттедже слишком тесно, а значит, там невозможно удобно устроиться". Судя по всему, он не понимает, каково четырем женщинам из семьи Дэшвуд жить в маленьком коттедже с четырьмя спальнями. Ничего более просторного они себе позволить не могли, только дом "с темной узкой лестницей и дымящейся плитой на кухне". Феррарс полагал, что в любом коттедже должна быть столовая, где могут танцевать восемнадцать пар, гостиная, библиотека и салон. Архитектурной модой того времени был просторный и удобный cottage orné. Но подобные игры аристократов в стиле Марии-Антуанетты воспринимались как оскорбление теми, кто был вынужден ютиться в коттедже.
Миссис Остин, Джейн, Кассандра и Марта Ллойд переехали в коттедж 7 июля 1809 года. Шесть спален быстро заполнялись, когда у женщин гостили родственники. "В доме было весело, — писала племянница. — Мои дяди, один за другим, часто приезжали на несколько дней". Джейн описывает, как ее юные племянники и племянницы весело "топали" на "заднем дворе". Скучный Джеймс наносил регулярные визиты, часто приезжая вмести с дочерью Анной из Стивентона в Чотон "по красивым перекресткам и ухабистым, непроезжим для карет дорогам, которые соединяли эти два места". Но гости также были причиной немалого беспокойства, поскольку маленькое хозяйство располагало скудными средствами. Когда к ним собрался Чарльз со своей семьей, женщины заметили, что "он не включил служанку в список гостей, но если они ее привезут, а я предполагаю, что так и будет, у нас не найдется кровати даже для Чарльза, не говоря уже о Генри. Что мы можем сделать?"
