Дамы ужинали необычно рано, в середине или в конце второй половины дня, в зависимости от времени года. За стол садились до захода солнца, чтобы кухарка могла готовить без свечей. В 1801 году во время большой распродажи вещей из пастората в Стивентоне ушел с молотка "столовый веджвудский сервиз". Теперь круг замкнулся — дамы купили ему замену. Новый сервиз из веджвудского фарфора Джейн выбрала в Лондоне, и приблизительно через месяц его доставили в Чотон. "Я имела удовольствие получить, распаковать и одобрить наш Веджвуд, — сообщала Джейн. — Все пришло в полной сохранности… хотя я думаю, что листья в орнаменте они могли бы сделать нам побольше, особенно в год такой пышной листвы. Возникает подозрение, что леса под Бирмингемом поражены болезнью". Джейн путает Бирмингем с пятью городами Стаффордшира, где находились гончарные мастерские компании "Веджвуд". С другой стороны, так далеко на север она никогда не забиралась.
Несмотря на отсутствие интереса к домашнему хозяйству, Джейн собирала рецепты, которые ее подруга Марта Ллойд аккуратно записывала в поваренную книгу. "Истинная цель этого письма — узнать у тебя рецепт, — шутила Джейн в постскриптуме одного из писем к Алетее Бигг, — но я подумала, что неприлично раскрывать ее слишком рано. Мы вспоминаем превосходное апельсиновое вино… из севильских апельсинов". Остины делали вино из всевозможных фруктов. Достоверно известно, что Джейн любила спиртные напитки; вероятно, она верила, подобно Элинор Дэшвуд, что стаканчик вина "целебен для разбитого сердца".
В остальном, если судить по рецептам Марты, пища в Чотон-коттедже была простой и не следовала за модой. "Свиной пудинг", "капустный пудинг" и "пирог с овощами" — звучит так же непритязательно, как "колбаса" и "поджаренный сыр". Восстановление связей с континентом после Наполеоновских войн вернуло в Англию чудеса французской кухни с ее роскошными соусами. Немудреная английская еда стала считаться чем-то недостойным. В "Гордости и предубеждении" неприятный мистер Херст посчитал, что с Лиззи Беннет больше не о чем говорить, когда узнал, что "жаркое она предпочитает рагу" — так французы называли тушеное мясо с добавлением множества ингредиентов, которое готовили на медленном огне.
Шесть романов Джейн служат прекрасной иллюстрацией постепенного изменения кулинарной моды, начиная от "Гордости и предубеждения", с куропатками из соседнего леса, которые "превосходно приготовлены" кухаркой миссис Беннет, и заканчивая "Доводами рассудка", где персонажи вообще мало едят. Энн и капитан Уэнтуорт — типичные горожане, и их воссоединение происходит в кондитерской "Молланд" в Бате, а не во время семейного обеда. Эта деталь служит отражением изменений в обществе, которое все активнее перебирается из деревни в город.
Одной из причин того, что дамы проводили вечера вместе, была экономия свечей. Для шитья или вышивания требуется свет нескольких свечей. "Не позвоните ли вы, чтобы вам принесли свечи для работы?" — спрашивает леди Мидлтон в "Чувстве и чувствительности", желая, чтобы гости закончили подарок для ее дочери. Миссис Остин описывает тихий воскресный вечер: "Я лежала на диване, с головной болью", а Анна, Джейн и Кассандра "сидели за столом", предположительно работая при свечах. Несмотря на головную боль, в этот вечер миссис Остин сочинила стихотворение.
В целом дамы были довольны своим новым домом. Джейн написала полушутливые вирши, восхваляющие коттедж с его мелкими радостями. Несмотря на незначительность темы, она использовала величественный стихотворный размер байроновского "Мармиона". Шли годы, многое менялось, но Джейн по-прежнему шутила:
Наш Чотон, наш уютный дом —
Сколь славно мы тут заживем,
Как только будет он готов,
Он даст нам лучший в мире кров
Из всех, какие ум упомнит,
И каждому в нем хватит комнат.
О значении Чотона и его скромных условий можно судить по трем романам, сочиненным в этом доме. Первые героини Джейн — Лиззи и Джейн Беннет, а также Кэтрин Морланд — рассчитывали после замужества обзавестись собственным домом, считая это чем-то вполне нормальным. Но Фанни Прайс и Энн Эллиот, персонажи, созданные Джейн в Чотоне, испытывают более сложные чувства. Для них потерять дом — все равно что лишиться руки или ноги. Это серьезная травма. Но обе они, как и материально обеспеченная Эмма Вудхаус, постепенно приходят к пониманию того, что дом — это не стены, а состояние души. Мне представляется, что, несмотря на все недостатки Чотона, Джейн чувствовала себя в нем не менее счастливой, чем в других домах. Она жила с Кассандрой, которая заботилась о ней, и ей нравилось, что в доме был установлен определенный порядок. Гувернантка Нелли Уитон, как и Джейн Остин, довольствовалась похожей на коробку комнатой "7 на 9 футов, с кроватью, комодом, двумя стульями и умывальником (не заглядывайте под кровать!)"; и свободным местом для "очага, где поднос на умывальнике может служить столом". Но в этой крошечной, тесной комнатушке было "очень уютно", и "холодным зимним вечером огонь в моей комнате был одним из величайших удовольствий моей жизни". Дамы Георгианской эпохи легко привыкали к тому, что имели.
Как выглядела Джейн, перешагнувшая тридцатилетний рубеж? "Разумеется, мы не стареем", — шутила она о себе и Кассандре, хотя, конечно, обе понимали, что годы берут свое. Джейн обрадовалась, когда один джентльмен назвал ее "приятной молодой леди". "Этого должно быть достаточно, — писала она. — Теперь уже нельзя претендовать на что-то большее — только надеяться, что это продолжится еще несколько лет!"
Джейн не выносила глупцов, и те, кто недостаточно хорошо ее знал, считали, что у нее портится характер. О себе и Кассандре Джейн говорила: "Мы ужасные". Она восхищалась знакомой, которая покинула бал "решительно и быстро, не дожидаясь комплиментов, возни и суеты". Возраст давал также некоторые преимущества. "В том, что приходится расставаться с молодостью, — признавалась Джейн, — я нахожу много приятного… Я лежу на диване у огня и могу пить столько вина, сколько хочу".
Но не все окружающие замечали, что она стала снисходительнее к себе. "Она превратилась, — писала одна из соседок, настроенная к Джейн скорее неприязненно, — в старую деву, молчаливую и такую суровую, каких еще не видывал свет". Другая дама вспоминала, что Джейн "на званых ужинах обычно сидела за столом, почти ни с кем не разговаривая; вероятно, собирала материал для своих очаровательных романов". Такое впечатление она производила на незнакомых людей. Впрочем, та же дама утверждала, что Джейн "была очень добра к детям, и они ее любили".
Племянница Джейн, Анна, которая проводила с ней в Чотоне много времени, оставила нам ее подробное описание: "Высокая и тонкая, но не сутулая… Она обладает тем редким цветом лица, которым, кажется, бывают одарены только светлые брюнетки. У нее веснушчатая кожа, не слишком нежная, но чистая и здоровая на вид, прекрасные, от природы вьющиеся волосы, не темные и не светлые, яркие светло-карие глаза и довольно маленький, но красивый нос". Анна придает облику тетки некоторую загадочность: "Трудно понять, почему при внешних достоинствах ее все же нельзя было назвать по-настоящему красивой".
Сводная сестра Анны, Каролина, считала Джейн "прелестной": лицо у нее "скорее круглое, чем продолговатое, кожа светлая, но не розовая, каштановые волосы и очень красивые светло-карие глаза. Она всегда носила чепец — по обычаю не слишком молодых дам… Насколько я помню, я никогда не видела ее без чепца, ни утром, ни вечером". В Чотоне Джейн охраняла свое личное пространство и не пускала племянниц в свою комнату. Но в Годмершэме избалованные девчонки вбегали в ее спальню, не спрашивая разрешения. Они помнили Джейн без чопорного чепца и говорили, что у нее были "длинные темные волосы, ниспадающие ниже колен".
