Но у нас есть основания полагать, что необходимость скрывать свое занятие ее раздражала. Единственный раз она выдала свои чувства, поведав о том, как хотела бы жить и работать, — в письме, написанном во время визита к брату Генри, который в то время жил на Хэнс-плейс в Лондоне. Каждый день Генри уходил в банк, и Джейн была предоставлена самой себе. "Комната оказалась более просторной и удобной, чем я ожидала, — писала она. — И сад очень красивый… Я живу в комнате [Генри] внизу, которая очень мила и выходит в сад. Время от времени я выхожу туда, чтобы проветриться, а затем возвращаюсь к Уединенному Покою". В то время Джейн упорно трудилась над "Эммой", и нам предоставляется уникальная возможность понять условия, в которых она чувствовала себя счастливее всего: пустой дом, затененный кабинет Генри и единственная служанка, которая могла ее побеспокоить, а также сад, где она могла отдохнуть, когда хотела. Напрашивается вывод, что именно это, а не богатство Годмершэма было для Джейн настоящей роскошью. В то же время печально сознавать, что большую часть жизни она была лишена этой роскоши. Даже в Чотон-коттедже приходилось постоянно отвлекаться на домашние обязанности и общение. Конечно, Джейн не смела открыто признаться, что другие люди посягают на ее время, но делала это в частном порядке. "Мне действительно не терпится писать, — жаловалась она. — Пока я могу выкроить совсем немного времени, но все равно должна начать".
Кажущаяся легкость в том, что касалось сочинительства, радовала родственников Джейн. Возможно, она блестящий романист, думали они, но еще важнее, что она была доброй христианкой, а также домовитой тетушкой, ставившей во главу угла интересы семьи. Джеймс, племянник Джейн, восхищался произведениями тетки не меньше, чем любой из Остинов, а возможно, и больше. Но, как указывает литературный критик Кэтрин Сазерленд, даже он помещает ее литературный талант в разряд второстепенных достоинств, подчеркивая другие: "Она лучше, чем кто-либо другой, умела играть в бирюльки, а в бильбоке творила чудеса".
Любопытно, что почерку Джейн — его аккуратности и разборчивости — Остины уделяли не меньше внимания, чем самим произведениям. Ее брат Генри пишет, что слова сходили "законченными с кончика пера", а племянница Каролина вспоминает о "совершенстве" каллиграфического почерка. Однако, как указывает Сазерленд, сохранившиеся образцы творчества Джейн являют нам совсем другую картину: зачеркивания, исправления и эксперименты. Сазерленд видит в них свидетельства вовсе не аккуратности, а "беспокойного и язвительного духа".
В Британской библиотеке хранится единственный сохранившийся фрагмент рукописи из всех законченных романов Джейн Остин. Это черновик двух последних глав "Доводов рассудка", свидетельствующий о том, что Джейн полностью переделала концовку
[69]. В первоначальной версии Уэнтворт лично предлагает Энн руку и сердце, а в переписанной — и гораздо более драматичной — делает это в письме, причем пишет его в тот момент, когда они с Энн находятся в комнате вместе с другими людьми. Вероятно, Джейн передумала потому, что поняла: особое напряжение сцене придает именно необходимость для героев скрывать свои чувства и придерживаться принятых правил поведения. Сама Джейн очень хорошо понимала, что можно писать нечто важное, даже судьбоносное, в присутствии других людей.
Отвергнутые главы "Доводов рассудка" подтверждают то, о чем свидетельствуют родственники, — Джейн писала на маленьких листках бумаги. Иногда это были большие листы, сложенные на манер маленьких книг. Если Джейн хотела переписать отрывок, она прикрепляла булавкой новый листок бумаги поверх старого. Вероятно, одни и те же булавки путешествовали из платьев в романы и обратно. Сегодня мы не видим никакой связи между искусством шитья и письмом — в отличие от родственников Джейн. Как выразился ее племянник, "та же рука, что так превосходно владела пером, могла делать изысканную работу иглой". Не стоит также забывать, что в Георгианскую эпоху бумагу изготавливали из тряпок, а книги сшивали вручную. У произведений Джейн и ее рукоделия больше общего, чем может показаться на первый взгляд.
Вероятно, именно зимой 1811 года, после публикации романа "Чувство и чувствительность", но до того, как стало известно о его успехе, Джейн начала перерабатывать книгу, которая первоначально называлась "Первые впечатления". Теперь она превратилась в хорошо знакомую нам "Гордость и предубеждение". В семье Остин всегда любили историю о Джейн и Лиззи Беннет. "Я не удивляюсь, — писала Джейн Кассандре, — твоему желанию снова перечесть "Первые впечатления". Но когда Джейн начала переделывать роман, готовя его к публикации, ей понадобилось новое название. Дело в том, что в 1801 году вышла в свет книга другого автора под названием "Первые впечатления".
Насколько сильно "Гордость и предубеждение" отличается от "Первых впечатлений"? Принято считать, что Джейн пережила период вдохновения и сочинила книгу в доме приходского священника в Стивентоне, будучи в возрасте Лиззи Беннет. Однако совершенно очевидно, что в Чотоне в текст были внесены серьезные исправления. "Я общипала и подрезала", — объясняет Джейн, а даты и дни недели, приведенные в "Гордости и предубеждении", в точности совпадают с календарем за 1811 и 1812 годы. (Справедливости ради следует отметить, что они соответствуют и календарю 1805–1806 годов.)
Но Кэтрин Сазерленд настаивает, что возможна еще одна версия событий: все шесть законченных романов Джейн написала после тридцати, во временных пристанищах, а также в Чотоне, а их публикация стала результатом двадцати лет непрерывных литературных экспериментов. Сазерленд задает важный вопрос, что значили для Джейн дом и семья. Если она действительно могла продуктивно работать только тогда, когда чувствовала себя "дома", как утверждает ее племянник, то почему ее книги так беспощадны к домам ее персонажей? "Принимая во внимание резко критическое отношение Остин к дому и семье, — вопрошает Сазаленд, — не является ли это следствием отсутствия у нее дома и корней?"
Не обязательно. Ведь мы видели, что в некотором смысле Джейн не удовлетворял даже Чотон-коттедж: тесный, шумный, наполненный гостями и суетой вокруг вина, сахара и чая. Но в отличие от предыдущих лет, у нас все же имеются некоторые свидетельства, что здесь существовал негласный уговор не нагружать ее домашними делами. Это может показаться — и действительно является — мелочью, но капля камень точит. Освобождение Джейн от домашних обязанностей, чтобы дать ей возможность писать, неизбежно вело к следующему шагу — к признанию права женщины работать, обретая власть в мире мужчин. Вот почему так важно реконструировать подробности повседневной жизни Джейн Остин.
Независимо от того, когда именно Джейн сочинила "Гордость и предубеждение", в двадцать лет, в тридцать, или эта работа растянулась на два десятилетия, основу романа составляет мир Остинов, в котором точно воспроизведено деревенское окружение с большим домом и многочисленными персонажами. Этот мир населяют люди, очень похожие на тех, кто жил, ссорился и любил в реальной жизни Джейн. "Ты теперь восхитительно собираешь своих героев, — советовала Джейн своей племяннице Анне, когда та тоже начала писать роман. — Три или четыре деревенских семьи — как раз то, что нужно для работы". Она не была поклонницей экстравагантных приключенческих романов, таких как "Самоконтроль" Мэри Брантон (1811), в котором героиня "сама сплавлялась в лодке по американской реке". Зачем же на этом останавливаться, вопрошала Джейн. Почему бы героине не пересечь Атлантический океан и не пристать к берегу в Грейвзенде?
