Продажи не росли даже несмотря на то, что с марта по сентябрь 1816 года "Эмма" удостоилась восьми хвалебных рецензий. Одна из них принадлежала самому сэру Вальтеру Скотту, хотя статья в "Ежеквартальном обозрении" вышла без подписи. Джейн в целом осталась довольна статьей, за исключением того, что в обсуждении ее работ не упоминался "Мэнсфилд-парк". Она была разочарована, что "такой знающий человек, как рецензент "Эммы", посчитал его недостойным упоминания". Отсутствие в рецензии "Мэнсфилд-парка" лишило ее возможности продать еще несколько экземпляров этого неудачного второго издания.
Скотт заслуженно хвалил "Эмму" как абсолютно новую форму романа, который "вместо роскошных сцен мира воображаемого" (на чем специализировался он сам) отличается "точным и потрясающим изображением того, что каждый день происходит рядом с читателем".
Возможно, именно это обстоятельство мешало коммерческому успеху Джейн. "Эмма" оказалась слишком новаторской, слишком дерзкой, слишком не похожей на другие романы. Другие, менее проницательные, чем Скотт, критики не увидели этой особенности. Один из них назвал роман "занимательным" и даже "поучительным; он не имеет склонности развращать души". И еще: "Внимательный читатель может также заметить некоторые полезные предупреждения против любовных интриг".
Через четыре года после публикации "Эммы" оставались непроданными 539 экземпляров книги. Должно быть, после "Гордости и предубеждения" Джейн была расстроена этим фактом. Она была благодарна за любой намек, что читателям понравилась "Эмма", и жаждала похвалы "в моем нынешнем состоянии сомнений относительно приема в мире". Ей очень хотелось, как она сама выражается, "верить, что я еще — как это происходит почти со всеми писателями — не исписалась".
Даже в Хэмпшире, даже в тех кругах, к которым принадлежали Остины, "Эмма" понравилась не всем. Обиженная и, наверное, удивленная Джейн собирала и записывала мнения знакомых. Ее соседке, миссис Дигвид, роман "не понравился… и вообще, она вряд ли осилила бы его, если бы не знакомство с автором", а миссис Диксон он "не очень понравился", причем "еще меньше понравился" по такой глупой причине, "что там упоминаются мистер и миссис Диксон".
Прочел ли принц "Эмму"? Понравился ли ему роман? Ответ на эти вопросы — красноречивое молчание. Джейн потратила двадцать четыре шиллинга на специальный сафьяновый переплет для подаренного принцу экземпляра
[71]. Но тот факт, что томик "Эммы" очень скоро переместился в Королевскую библиотеку, дает основания предположить, что книга провела не слишком много времени на прикроватном столике принца.
Джейн получила письмо от неутомимого доктора Кларка, который передавал ей "благодарность его королевского высочества принца-регента" и сообщал, что "многие представители знати", находящиеся вместе с принцем в Королевском павильоне в Брайтоне, "выражают вам справедливую похвалу". Забавно, что истории Джейн о добродетелях в церковных приходах читали в выполненном в восточном стиле павильоне, самом роскошном дворце в Англии, который славился своими распутными нравами.
Кларк также сообщил новости о себе: его только что назначили капелланом принца Кобургского. Не удержавшись, он предложил Джейн написать "исторический роман, иллюстрирующий историю благородного дома Кобургов", или, как мог бы выразиться сэр Вальтер Скотт, исторический роман в "высокопарном стиле".
Джейн ответила, что "не годится для этой роли". "Я могу всерьез взяться за серьезный роман лишь под страхом смерти, — писала она, — и если для того, чтобы избежать ее, мне придется перестать подшучивать над собой и ближними, то я, вероятно, повешусь еще до того, как завершу первую главу". "Нет, — решительно заявляла она, — я должна писать в своем стиле и следовать своим путем. И хотя я могу больше не добиться успеха на этом пути, я убеждена, что потерплю неудачу на любом другом". Если целью Джейн был заработок, то она и в самом деле потерпела неудачу как романист. Но в ее словах мы видим другую Джейн, решительную, успешную и уверенную в себе. Конечно, она смеялась над доктором Кларком, поскольку, вне всякого сомнения, находилась в расцвете творческих сил.
На самом деле величайшей опасностью для нее был не коммерческий успех или провал ее книг. И не утрата уверенности в себе или отсутствие тем. Угрозу представлял тот факт, что она опять могла лишиться дома.
С началом десятилетия Регентства семья Остин пережила череду ужасных утрат. В 1814 году умерла жена Чарльза Остина, Фанни. Ради экономии они жили на корабле, где он служил, и Фанни умерла от послеродовых осложнений. "Ее следовало увезти оттуда раньше", — писала ее кузина Ли. Это была вторая невестка Джейн, умершая в родах.
Той же осенью 1814 года на Эдварда подали в суд. "Пронырливый и довольно беспутный пивовар из Олтона", Джеймс Бейверсток, сформировал коалицию с целью оспорить законность наследования Эдвардом поместий семьи Найт в Хэмфордшире.
Точно так же, как и в случае с аббатством Стоунли, в основе иска лежал юридический документ, допускавший неоднозначное толкование. Лазейка была заложена в далеком прошлом, во время передачи поместий, в том числе главного дома и коттеджа в Чотоне, Томасу Броднакс-Мэй-Найту из Годмершэма. В завещании миссис Найт семья Хинтон была названа следующей в очереди наследования, если род мистера Томаса Броднакс-Мэй-Найта пресечется. Как утверждали Джеймс Бейверсток и Хинтоны, род Найтов действительно пресекся, поскольку Эдвард Остин не был их кровным родственником. Кроме того, акт о передаче права наследования Эдварду, а не Хинтонам был вынесен без судебного рассмотрения. Насколько весомыми были эти претензии? Бейверсток и Хинтоны были уверены в своей правоте. Если их иск удовлетворят, Эдвард лишится большей части собственности, а его родственницы — дома в Чотоне. Неопределенность — исчезнувший старый враг — снова вернулась в их жизнь.
Эта неопределенность растянулась на четыре года, с осени 1814 по апрель 1818-го. В конечном итоге Эдвард откупился от неприятностей, вырубив и продав большую часть деревьев в Чотон-парке, где любила гулять Джейн. За древесину он выручил 15 000 фунтов, после чего выплатил истцам денежную компенсацию. Большая часть денег ушла на судебные издержки.
От друзей Джейн также приходили нерадостные вести. Мисс Шарп по-прежнему работала, но дела у нее обстояли неважно. Джейн привыкла к посланиям, в которых описывалось ее "подавленное" и "тревожное" состояние. Экономка Генри, миссис Перигор, в 1816 году поехала во Францию, чтобы посмотреть, как там обстоят дела после окончания войны, но обнаружила лишь "картину бедности и несчастий — ни денег, ни работы". "Это был плохой год для нашей семьи", — так писала в 1816 году и Каролина Остин.
Тем временем отец Каролины и брат Джейн, Джеймс, старел, и у него появлялось все больше странностей. "Я заметила, что мой отец все реже и реже выезжает с визитами, — рассказывает Каролина, — и давно перестал ужинать в гостях". Джеймс сам понимал, что становится нелюдимым, и писал о себе, что:
с трудом могу поддерживать
разговор в тесном круге
давних соседей и близких друзей;
и теряюсь среди незнакомцев!
А затем, как выразилась Каролина Остин, "вторым и самым серьезным несчастьем стало банкротство моего дяди Генри, о котором объявили 16 марта; эту неожиданность в нашем доме, думаю, никто не мог предвидеть". Банкротство Генри было подобно раскату грома, потрясшему весь клан Остинов. Если, как писала Джейн, "удача одного члена семьи — удача всех", то это относится и к несчастьям.
