В то же время имеются указания на то, что на местном и региональном уровнях неравенство могло усилиться по мере того, как усиливалось давление на традиционный городской нобилитет. Местные богатые элиты разделились на меньшинство, которое получало выгоду от участия в органах власти более высокого уровня, чем городские, и обширное большинство, не получившее доступа к этим преимуществам. Лучше всего об этом процессе свидетельствуют примеры из позднего римского Египта. Дошедшие до наших дней папирусы показывают, как размывался устоявшийся городской правящий класс, еще сохранявшийся в IV веке н. э., когда некоторые его представители занимали государственные должности, дававшие послабления или даже освобождение от местных фискальных обязательств, а также дополнительные возможности личного обогащения. К VI веку н. э. такая вертикальная мобильность, похоже, привела к появлению новой египетской аристократии, контролировавшей значительную часть обрабатываемых земель и ключевые позиции в региональном управлении.
Классическим примером служит семейство Апионов, которое изначально происходило из среды декурионов, но впоследствии некоторые его представители стали занимать высшие государственные должности и в конечном итоге контролировать более 15 000 акров очень плодородной земли, по большей части расположенной в одном и том же районе Египта. И это не единичный феномен – в одном из городов Италии в 323 году н. э. в руках одного человека могло быть сосредоточено более 23 000 акров земли. Таким образом, раскинувшиеся в разных регионах империи поместья сверхбогачей дополняли сосредоточенные земельные владения на уровне общин и регионов
[104].
Усилению неравенства способствовал и другой процесс, тоже хорошо известный по истории Китая. Судя по источникам, в различных частях Римской империи земледельцы переходили под покровительство влиятельных землевладельцев (а также чиновников), которые брали на себя все общение клиентов с представителями внешнего мира, особенно со сборщиками налогов. На практике это пересекалось со сбором государственных доходов и усиливало контроль сельскохозяйственного прибавочного продукта со стороны землевладельцев. А это, в свою очередь, не только приводило к ослаблению центральной власти, но и перекладывало фискальное бремя на менее влиятельные группы – к вящему ущербу для владельцев средней недвижимости. И опять же, дальнейшая поляризация на богатых и бедных становилась почти неизбежной; как и в случае с Китаем поздней Хань, отсюда было рукой подать до образования частных армий и усиления местных правителей.
Со временем стратификация и материальное неравенство становились все более ярко выраженными. Если ранее и наблюдались какие-то средние позиции, то концентрация доходов и богатства внутри близкой к политической власти элиты их уничтожала. После того как Рим и западную половину империи захватили германские племена, в оставшейся восточной половине империи неравенство, похоже, продолжило свой рост вплоть до невероятных уровней, которых оно достигло в Византии примерно в 1000 году. Империя, экономически основанная на постоянном притоке дани, государство, в котором политическая и экономическая власть тесно переплетались, а поляризация доходов увеличивалась, была постоянным генератором неравенства
[105].
Модели империи
Несмотря на все свои институционные и культурные различия, империи Китая и Рима разделяли одну и ту же логику присваивания и концентрации прибавочного продукта, обеспечивавшую высокие уровни неравенства. Имперское правление предлагало способы обогащения властной элиты в размерах, непредставимых для более мелких государственных образований. Степень неравенства, таким образом, отчасти являлась функцией масштаба государственной формации. Используя механизмы инвестиций капитала и эксплуатации, впервые разработанные за тысячелетия до этого, эти империи значительно повысили ставки. Государственные должности позволяли получать еще бо́льшую прибыль; пониженная стоимость транзакций для торговли и инвестиций на больших расстояниях благоприятствовала тем, кто мог позволить себе потратить часть дохода. В конце концов неравенство в доходах и поляризация богатства в империях достигли такого уровня, при котором положить им конец или обратить вспять могли лишь завоевание, распад государства или крах всей системы – то есть насильственные по своей природе явления. В исторических документах досовременной эпохи ничего не говорится о мирных способах борьбы с глубоко укоренившимся имперским неравенством, и трудно представить себе, каким образом могли бы появиться такие стратегии в столь специфической политической экосистеме. Тем не менее распад империи зачастую был лишь «перезагрузкой», новой отправной точкой отсчета для очередной волны поляризации.
Если неравенство и удавалось сдерживать внутри нетронутых политических образований уровня империи, то только благодаря насильственной рециркуляции активов внутри элиты. Я уже упоминал Египет мамлюков (1250–1571), в котором этот принцип, пожалуй, встречается в чистейшей исторически задокументированной форме. Султан, его эмиры и их рабы-солдаты разделяли все плоды завоеваний: они образовали этнически и социально обособленный класс, получавший ренту от подчиненного местного населения, которому угрожали суровыми наказаниями, если поток доходов не оправдывал их ожиданий. Беспрестанная борьба за власть внутри этого класса определяла индивидуальные доходы его представителей, а жестокие конфликты часто перераспределяли их имущество. Местные владельцы недвижимости спасались от вымогательства тем, что передавали свое имущество под покровительство влиятельных лиц из касты мамлюков и платили за защиту от налогов, – представители элиты поощряли такую практику, забирая свою долю. Правители же в ответ на это усиливали давление на богачей из элиты и прибегали к откровенной конфискации их имущества
[106].
Зрелая Османская империя усовершенствовала и отточила более изощренные стратегии насильственного перераспределения. На протяжении четырех столетий султаны казнили и лишали собственности тысячи государственных чиновников и подрядчиков без всякого судебного разбирательства. В ранний период завоевания в XIV и XV веках знать сформировала альянс с семействами воинов из дома Османа – союз, который позже стал включать представителей военной элиты разного происхождения. Усиливавшаяся с XV столетия абсолютная власть султана постепенно сокращала власть аристократов. Если ранее официальные должности занимали отпрыски благородных семейств, то потом на эти позиции стали назначать людей неблагородного происхождения, потомков рабов, принадлежавших влиятельным родам. И хотя благородные семейства продолжали бороться за чины и власть, в конечном итоге все государственные чиновники, независимо от своего происхождении, стали восприниматься как лица, лишенные персональных прав по отношению к правителю. Должности не передавались по наследству, а имущество чиновников считалось жалованьем – чем-то вроде платы за исполнение обязанностей, а не частной собственностью. На практике все имущество могло быть конфисковано лишь по той причине, что должность и имущество того, кто ее занимал, считались неразделимыми. Помимо конфискации после казни, широко практиковалась и экспроприация имущества действующих чиновников, по той или иной причине привлекших внимание султана. Члены элиты пытались по мере сил сопротивляться такому посягательству на свою собственность, и к XVII веку некоторым семействам удалось сохранять свое состояние на протяжении нескольких поколений. В XVIII веке местные элиты усилили свое влияние, поскольку чины и должности все чаще перепродавались или сдавались в аренду, что привело к широкой приватизации государственной администрации и позволило назначенным чиновникам увеличить свое богатство и укрепить свое положение. Центр уже не мог захватывать имущество так же, как он делал это раньше, и права на собственность в какой-то мере укрепились. Конфискации вернулись в конце XVIII и в начале XIX веков под давлением войн, вызвав сопротивление и породив стратегии уклонения. В 1839 году османская элита наконец-то решила это противостояние в свою пользу, когда султан гарантировал своим подданным сохранение жизни и имущества. Как и в других империях, в том числе Римской и Ханьской, способность центральной власти перераспределять богатство правящего класса со временем ослабевала
[107].
