Обер утверждает, что благодаря распространению железного оружия и простых боевых действий с помощью пехоты «количество мужчин, которых могла мобилизовать община, зависело скорее от социального выбора, а не от экономических ограничений», и предполагает, что
в таких условиях более высокая степень мобилизации и превосходящий боевой дух находились в прямой зависимости от гражданско-ориентированных институтов и в обратной зависимости от правления небольших и закрытых групп элиты.
Другими словами, столь специфическая среда благоприятствовала открытым формам социально-политической организации. В то же время рост отдельных полисов за счет поглощения менее конкурентоспособных сдерживался теми же гражданскими нормами, которые повышали их конкурентность. Хотя продолжающиеся экономическая экспансия и особенно коммерческое развитие угрожали подорвать эгалитаризм, способность мобилизовать столько мужчин, сколько нужно для войны, оставалась наиболее важной составляющей успеха государства. Особенно верно это стало тогда, когда на основе прежних боевых тактик возникла фаланга, в своей зрелой форме – прямолинейное построение, значительная часть мощи которой зависела от ее относительного размера. Военные действия с использованием фаланги послужили сильным стимулом для мобилизации мужчин за пределами элитных кругов, тем более что для эффективного участия в таких боях требовалось лишь такое базовое снаряжение, как щит и копье
[256].
Хотя по поводу того, каким именно образом были связаны эволюция военной тактики и социально-политические институты, нет единогласия, ясно, что к VI веку до н. э. большинство греческого мира объединяла культура гражданства, ассоциируемая с участием в пехотной войне. Широкое участие в военных действиях совпало с образованием обширных групп граждан, считавших друг друга равными в определенных сферах. Развившаяся в результате традиция гражданских прав, укрепленная сильным элементом любительства в управлении, позволяла гражданам защищаться от целеустремленных индивидов и контролировать власть. Эгалитаризм правления был отличительной чертой этой системы, несмотря даже на то, что на практике политические системы сильно варьировали от авторитаризма или олигархии до демократических институтов
[257].
В какой степени эта культура поддерживала равномерное распределение материальных ресурсов? Если буквально воспринимать античные литературные источники, то, пожалуй, самым ярким образцом равенства может служить самый воинственный из греческих полисов – Спарта. Согласно канонической традиции, на раннем этапе своего развития Спарта прошла через обширные реформы, ассоциируемые с (возможно, мифическим) законодателем Ликургом. Одной из самых известных черт получившейся системы был агрессивно эгалитарный институт совместного приема пищи для всех мужчин вплоть до высшего руководства: воины ежедневно собирались небольшими группами и ели из общего котла; пищу тоже в равной мере предоставляли все члены группы. Утверждалось, что Ликург повелел распределить поровну и землю:
Он уговорил граждан объединить все земли, а затем распределить их заново: так они могли жить на равных условиях друг с другом, и каждый поддерживал бы свое существование одним и тем же размером собственности
[258].
Вся сельскохозяйственная земля в Лаконии, центральной области Спарты, была, предположительно, поделена на 30 000 равных участков, 9000 из которых были выделены мужчинам-гражданам Спарты и обрабатывались илотами – общественными рабами-крепостными, прикрепленными к земле. Это было сделано и для того, чтобы обеспечить равенство граждан, и ради того, чтобы избавить их от необходимости заниматься чем-то помимо военного дела. Движимое имущество также было перераспределено, монеты из драгоценных металлов выведены из употребления, а строгие законы запрещали покупать частные жилища. Граждане подлежали строгой мобилизации: практически все спартанские мужчины в возрасте с семи до двадцати девяти лет должны были проходить общие военные тренировки, довольно суровые, с упором на выносливость и лишения. Несмотря на сильные состязательные элементы, согласно которым отдельные воины должны были соревноваться между собой за честь и славу, этот институт также был в высшей степени эгалитарным и – несмотря на традиционное общество – даже сопровождался общественным воспитанием девочек, в котором упор также делался на физическую доблесть. Предполагаемым результатом должна была стать общность равных (homoioi), позволяющая максимально реализовать их боевые возможности. Эти нормы, как утверждается, способствовали распространению власти Спарты, особенно завоеванию области Мессения в VII веке до н. э. и низведению ее жителей до статуса илотов, что привело к дальнейшему распределению земель среди граждан и созданию Пелопонесского союза во главе со Спартой в следующем столетии. Из древних исторических записей складывается впечатление о государстве с постоянной военной мобилизацией, в экстремальной степени пронизывающей все аспекты общественной и повседневной жизни, и с эгалитарными нормами, регулирующими доступ к материальным ресурсам.
К сожалению современных исследователей военного выравнивания, это всего лишь идеализированное представление о спартанской традиции, по большей части воссоздаваемое на основе описаний, сделанных чужеземцами, восхищавшимися Спартой в последующие века, и это представление проблематично по двум причинам. Во-первых, мы не знаем точно, в какой степени такая идеализированная система работала на практике; во-вторых, мы знаем, что растущее неравенство ресурсов стало поводом для озабоченности в V и особенно в IV веках до н. э. и позже. Таковы две главные проблемы, причем последняя не обязательно исключает первую: очевидное отсутствие механизмов периодического регулирования неравенства заставляет предположить, что изначально равномерное распределение богатства постепенно нарушалось, приводя к совершенно иным условиям. Но были ли эти условия совершенно новыми или просто представляли собой усиление и так уже существовавшей экономической дифференциации?
Наиболее тщательное исследование этой проблемы позволило сделать вывод, что собственность в Спарте всегда распределялась неравномерно, но все же рост неравенства сдерживался общественной идеологией, призванной насаждать эгалитарный образ жизни. Специфика передачи наследства в Спарте облегчала концентрацию земли и другой собственности среди граждан. Спартанцы, имущества у которых было недостаточно, чтобы постоянно делать требуемый вклад в общественные трапезы, лишались статуса полноценных граждан, и концентрация богатства постепенно сокращалаа их количество: граждан было примерно 8000 в 480 году до н. э., но, возможно, уже 4000 в 418-м и всего 1200 в 371 году до н. э. К 240-м годам общее число граждан Спарты сократилось до 700, и лишь сотня из них считалась зажиточными. Те, состояние которых опускалось ниже порога, необходимого для вклада в трапезу, назывались «низшими» (hypomeiones); таким образом, неравенство богатства размывало гражданский эгалитаризм
[259].
