— Ты что-то знаешь об этом? — Я повернулась к Оле.
Еремеева вздохнула и почесала лоб.
— Я… Э… Да, но не хотела тебе говорить.
— Это связано с Ромой?
— Ага.
— Говори уже.
— Я только сегодня узнала. Честно. — Подруга склонила голову набок и виновато взглянула на меня. — Но если бы узнала вчера, то все равно бы тебе не сказала.
— Что? Говори уже.
— Только не расстраивайся. Рогова вчера застала Гая с Юлей Кузиной. Помнишь такую? Девушка-качок. Стероидная фитнес-бикини. Ну, такая, с плечами, как у Шварца, и с талией балерины.
Мое сердце дернулось, облившись кровью, и по венам растеклась жгучая ревность.
— Значит, началось.
— Да, все по плану. — Оля тронула мою руку. — Похоже, он не отступился. Забудь уже этого козла.
— Ну, и удачи ему. — Прошептала я осипшим от обиды голосом.
И дыхание вдруг оборвалось.
Внимание привлек знакомый смех в коридоре. Это был Рома. Точнее, его альтер эго — Гай. В тонком бежевом свитере, надетом на темно-серую рубашку, в модных отглаженных брюках, сияющих туфлях, с безупречной прической и неизменной, легкомысленной белозубой улыбкой обольстителя.
— Конечно, зайка, — усмехнулся он, пропуская вперед свою спутницу, обладательницу крепкой накаченной фигуры и золотистого загара.
А потом также весело и непринужденно шлепнул ладонью по ее объемной попке.
— Ай, — подпрыгнула она и покраснела.
— Гаевский, только не на моих лекциях, умоляю. — Покачал головой идущий позади него профессор.
— Разумеется, — поднял руки Гай, смеясь. — Больше не буду.
Девушка зарделась и ускорила шаг. Ей было неловко от всеобщего внимания и явно хотелось скорее спрятаться где-нибудь на последнем ряду. А вот ее парень совершенно не смущался. Коротким взмахом руки поздоровался с друзьями, остановился, закинул в рот жвачку и затем уверенной походкой направился к проходу между рядов.
Я поспешила отвернуться.
Мне не хотелось здороваться с этим придурком. И уж точно не хотелось видеть его лицо, еще не пришедшее до конца в форму после полученных побоев. И его наглый взгляд. И запах… О, этот запах… Когда я уже перестану блаженно прикрывать глаза, вдыхая его?
От тонких свежих ноток и едва ощутимой пряности в носу предательски защекотало.
— Пчи-и… — Тихо, как мышка, в ладошку чихнула я.
Шмыгнула носом и поняла, что больше не слышу его шагов.
— Будь здорова, — раздалось над ухом. И уже шепотом: — Ёжка.
По спине разбежались волны прохлады.
— Спасибо, — произнесла едва слышно, закрываясь от него волосами и втягивая шею в плечи.
— О, привет! Привет. Как жизнь? — Продолжил он здороваться с приятелями, поднимаясь вверх по рядам.
— Гаевский, я уже начинаю лекцию. Ты закончил? — Проговорил профессор, протирая очки.
— Да. Конечно. Можете начинать. — С усмешкой ответил Гай.
Кто-то рассмеялся. Преподаватель лишь устало вздохнул.
28
— Нет мне до него никакого дела!
Надеюсь, прозвучало правдоподобно. Я сказала это, отвернувшись к стене и с серьезным видом роясь в собственной сумке. В душной женской раздевалке спортивного зала никого, кроме нас троих, не осталось.
— Тебе плевать, что он обжимается с половиной девчонок нашего курса?
Сарафан никак не хотел влезать в самое большое отделение сумки. Пришлось расправить его и повесить на крючок.
— Плевать.
Занятия спортом, где все соревновались в физической выносливости, никогда не доставляли мне ничего, кроме неудобства. Если бы была возможность, я бы лучше заменила их двумя часами экономических или математических дисциплин. Наверное, популярные девочки чувствовали себя примерно так же, как я на физ-ре, когда писали итоговые работы по высшей математике — пыхтели, нервничали и покрывались потом.
А еще я элементарно стеснялась переодеваться в узком, закрытом помещении вместе со всеми нашими модницами и признанными красавицами. Слышать за спиной хихиканье над твоей одеждой или хлопковыми бабушкиными трусами — не самое приятное, что хочет слышать молодая девушка, неуверенная в собственной привлекательности. Поэтому в раздевалку перед занятием физкультурой я старалась приходить позже, когда все уже разойдутся. И Оля с Мариной вечно подталкивали меня, торопили и не понимали, как можно быть такой медлительной.
А мне не терпелось дождаться окончания года, когда с физической подготовкой в университете будет окончательно покончено. Эти занятия плаванием, бегом и утомительные прыжки в длину испытывали меня на прочность похлеще маминой болезни, а избежать их, не уходя на больничный, было практически невозможным.
Наш преподаватель Андрей Павлович очень щепетильно относился к предмету и считал своим долгом озаботиться физическим здоровьем каждого студента лично. А особенно его волновали студентки — к девочкам он почему-то относился с особым трепетом.
— Нет, мне не плевать, Оль. — Я застегнула спортивную кофту и повернулась к подруге. — К чему лукавить? Мне неприятно и больно. Вот, что я чувствую. Не хочу видеть, как он с ними… обнимается. И думать, что же он с ними делает, когда никто не видит. И, да, мне стыдно за то, что хотя бы на секунду, но я поверила в то, что в глубине души он может оказаться хорошим и надежным. На этом всё. — Собрала волосы в хвост и закрепила резинкой. Больше не о чем говорить.
— Насть!
Но я уже направилась к выходу.
— Я бы тоже расстроилась. — Вздохнула Марина.
— А я бы отомстила. — Сказала Оля. Они направились следом за мной. — Чтобы вправить ему мозги. Но точно не отступилась бы. И вообще, ревность закаляет. Хочется пуститься в бой. Надрать тощие задницы всем его подружкам.
— А как же самоуважение?
— Тоже верно…
Мы вышли из здания и поплелись вверх по лестнице, к стадиону, как на эшафот. Оля в цветных обтягивающих лосинах и тонкой ветровке, Маринка в старомодных широких брюках, спортивной кофте под горло и очках — их она снимать не собиралась, и я — в тех же штанишках и розовой кофте, в которых была на вечеринке у Гая. Больше мне нечего было надеть на занятие под открытым небом.
Я шла и кусала губы.
«Разрешите влюбиться?» Блин. Наверное, он так подкатывал к многим. И к Роговой с ее пережженными перекисью волосами и даже к этому дирижаблю с мега-трицепсами — к Кузиной.
И от пожирающей меня изнутри жгучей ревности опускались руки. Когда он сказал, что считает меня красивой, я знала, что это все было ради спора. Но беда в том, что в какой-то определенный момент, сама не поняла, какой, я вдруг позволила себе считать, что ошибалась в нем. Что все эти слова могли быть правдой. И от этого сейчас ощущала только стыд и горечь.
