— Сама в шоке, — отвечает она в темноте фургона и снова припадает губами к моей груди.
Осыпает поцелуями плечи, впивается в шею зубами, прикусывает. Пульсация внизу живота становится болезненной, от возбуждения у меня почти срывает башню. Накрываю губы Наны страстным поцелуем, запускаю ладони под ее майку, и от одного прикосновения она со стоном изгибает спину. Нетерпеливо, жадно, хрипло дышит, прижимаясь все ближе. Всем телом. Прикрывает глаза.
Черт… Расстегиваю лифчик и сжимаю ее груди. Они идеальные, помещаются в моих ладонях так, будто специально для этого и были созданы. Нана дышит все тяжелее, прижимает меня к стене, не давая выбора. Она точно не от мира сего. Ну, и кто занимается сексом перед важным заездом?
Мы. Кто же еще?
Сдергиваю с нее трусики, подхватываю под бедра и поднимаю на весу. Быстро разворачиваюсь, прижимаю ее спиной к холодной стенке фургона и вхожу резко, неожиданно, не давая опомниться. С ее губ срывается громкий вздох, и стройные ноги сильнее обхватывают мою талию.
Нана шумно выдыхает, впивается пальцами мне в плечи и волосы, подается вперед всем телом. Чувствую, как она обхватывает меня изнутри — плотно, жарко, и с нажимом касаюсь своей твердостью самой ее глубины.
Она замирает, принимая меня на всю длину, выгибает спину и низко охает. И я тоже останавливаюсь и застываю вот так, чтобы посмотреть на нее. Порочную и чистую одновременно, раскрепощенную со мной наедине и скромную на людях, с припухшими от поцелуев губами и разметавшимися по плечам волосами. Мою. Смотрю в ее глаза и понимаю, что в них все, что делает меня счастливым.
Выхожу и снова резко заполняю ее до конца. До боли сжимаю пальцами ее ягодицы, с силой вдавливаю в металлическую стенку фургона. Пусть все слышат, мне все равно. К черту заезд, все эти соревнования, всё! К черту! Эта девушка — единственно нужное и важное, что есть в моей жизни. И я продолжаю: ритмично, жестко, глубоко, быстро. Снова и снова.
Нана дышит прерывисто. Тихо стонет, закатывая глаза. Ее руки мечутся по моим плечам, а с губ слетают признания в любви вперемешку с неприличными словами. Она то смеется, то плачет, то на мгновение замолкает, будто вот-вот задохнется, а затем снова сбивчиво что-то шепчет и просит меня не останавливаться. Я наслаждаюсь каждой секундой, чувствуя свою власть над ней, двигаюсь все быстрее и сильнее, ощущая, как напрягаются ее мышцы.
Нана обхватывает мою спину руками, впивается пальцами в кожу. Ловлю губами капельки пота, стекающие по ее шее. Врываюсь в нее снова и снова. Мы — как две половинки, два кусочка одного целого, которые слишком долго искали друг друга. Превращаем секунды в вечность, слышим, видим, любим, дышим одним воздухом, делим на двоих стук наших сердец.
Чувствую, как она начинает дрожать. Трепещет, сжимает меня, закусывает губу, чтобы не закричать. Я тоже подрагиваю внутри нее, но сдерживаюсь, чтобы не кончить. Мне хочется продлить этот момент, любуясь ею, впитывать глазами все оттенки эмоций, написанные на ее лице.
Она прекрасна. Чертовски красива, какой-то ведьминской, колдовской красотой, в которой сплетаются нежность, ласка, хитрость и жесткость. С мокрыми прядями волос, прилипшими к шее, подпрыгивающими в такт движениям темными сосками округлых грудей, румянцем на щеках, горящим так ярко, что его видно даже в полутьме фургона.
Нана стонет, ударяясь нечаянно затылком о стену, а я продолжаю двигаться резче и жестче. Чем сильнее ее вспотевшие пальцы впиваются в мои плечи, тем неистовее я ударяюсь о ее бедра. Рычу, как голодный дикий зверь, коротко и нежно целую, потому что мне не хватает воздуха — меня настигает огонь. Мы горим вместе.
И мне хочется побыть в ней еще подольше, но я понимаю — только сейчас, только назад, больше никогда. Едва успеваю выйти, как, подрагивая, обжигаю ниточками горячей страсти кожу на ее бедрах. Еще бы немного, и сердце бы остановилось… Наклоняюсь и целую самые потрясающие на свете глаза, нос, губы.
Мне так хорошо, что ноги дрожат. Это так сильно, что нет сил отдышаться. А она смеется. Нет, реально — ржет, чертовка! Выжала из меня последние силы и хохочет, сползая с моих рук и переплетая вместе наши пальцы. На ее лице блуждает счастливая улыбка. И мне так уютно в этот момент, что хочется мечтать и строить планы на будущее.
— Сколько до старта? — Хихикает Нана, спуская меня с небес на землю.
И я касаюсь губами изгиба ее шеи и ощущаю солоноватый привкус. Мы обжигаем друг друга частым дыханием и осыпаем нежными поцелуями. Ее пальцы щекочут мой затылок, поднимаются выше и зарываются в волосах. Она обожает это — с тех пор, как я постригся, ее не оторвать от них. Гладит, взъерошивает, просто касается ладонью, чтобы почувствовать, как они колются с боков над висками.
— Может, никуда не пойдем? — Предлагаю, скользя рукой по ее бедру. — У меня ж на лице написано, чем я только что занимался.
И на удивление себе самому, снова начинаю возбуждаться.
— Мне кажется, весь стадион слышал, — Нана улыбается, — и все гонщики, и их команды, механики, помощники…
Закрываю ей рот рукой.
— Как же стыдно…
Нана целует мою ладонь, убирает ее и прижимается лицом к моей шее.
— Я, кажется, пару раз затылком нехило приложилась. — Смеется. — Этот грохот точно должны были услышать.
— Да. Все ты виновата.
— Ты сам меня здесь зажал, — продолжая целовать, поправляет юбку.
— Как же.
Она отстраняется, и я вижу озорные огоньки в ее глазах.
Да, мы бы точно продолжили, и не раз, если бы не гонка.
— Где моя экипировка? — Оглядываюсь в полутьме и понимаю, что все это было лишь коварным планом Наны по соблазнению меня. Иначе, зачем ей понадобилось закрывать дверь, когда она заходила следом в фургон, чтобы «помочь» мне одеться. — Черепаха, мотоботы, налокотники? Хоть что-нибудь?
— Парень, надень для начала штаны, — смеется она, приводя себя в порядок и натягивая трусики.
И мы начинаем ржать.
Через пять минут, когда дверь уже открыта, в нее просачивается горячий летний воздух и слепящий свет солнца, Нана поправляет на мне джерси. Заботливо кружит вокруг, расправляя складочки на ткани, хотя прекрасно знает, что через полчаса вся амуниция будет напрочь забита дорожной пылью и грязью. Но ей почему-то очень нравится обо мне заботиться.
— А Ян Карину к себе уже недели две не подпускает, — шепчет она мне на ухо, вероятно, чтобы добить. — Копит энергию для заезда. — Легонько хлопает по плечу, наблюдая за реакцией. Но все уже зажило, и плечо больше не болит. — Он, вообще, серьезно к этому делу относится. Бороду не бреет, да и не моется, наверно. А еще Карина говорит, что у него куча примет. И даже есть счастливые трусы для гонок.
Глаза Наны смеются, сверкают, как растопленный на солнце шоколад.
— Они с Психом — хорошая пара, — соглашаюсь я и, не в силах сопротивляться внезапному порыву, притягиваю ее к себе.
