И чердак вдруг отозвался протяжным вздохом. Улыбнулась. Живой. Хотя это было просто эхом. Но, услышав, как он вторит, твердо ощутила, что нашла свое. Очень важно найти в этом мире что-то свое. Пропитаться им, буквально срастись и не отпускать. Именно в таком союзе и рождается настоящая гармония.
Окинула взглядом просторную комнату, насквозь пропитанную солнечным светом.
И вдруг захотелось сделать мягкий аккуратный шаг, встать на носочек, согнуть другую ногу в колене и отвести назад, плавно поднять на нужную высоту. А руки уже сами, словно крылом пронзая воздух, замрут в «округленном» положении — «arrondie». Поэзия движения, танец души, искусство, в котором материалом служит тело.
Балет…
Мечта, которой не суждено было сбыться. Любимое дело, которого меня несправедливо лишили, заперев в отчем доме, ставшем клеткой для птицы, рожденной летать. Все это было сейчас так далеко от меня. Как и сам танец. Точно острое, но почти забытое воспоминание, задвинутое на самую дальнюю полочку сознания.
Признаюсь.
Я за эти полтора года ни разу не танцевала. Даже тайком. И впервые мои ноги ощущали былую силу только сейчас. Впервые они захотели вспомнить то, что было записано в их мышечной памяти.
Проснулись…
Улыбнулась и торопливо подошла к большому прямоугольнику, через который сочился — нет, буквально врывался свет на чердак. Задержала дыхание от открывшейся красоты.
Небо.
И без того безбрежное, здесь оно казалось воистину безграничным. Плыло, светлое и теплое, своим дыханием просачиваясь даже сквозь стекло широкого окна.
Это окно… Я с первой секунды восприняла его как отверстие в жизнь размером с бездну. Прижимаешься к нему, заглядываешь, а там… целая вселенная. Ты любопытная, шустрая, а перед тобой целая замочная скважина в Мир.
Там снаружи пыль, мерное рычание и звонкий гул больших железных машин, десятки крыш и трубы заводов, величественные высотки и прячущиеся между ними неказистые советские пятиэтажки. Роскошь и нищета, безупречность и грязь, яркие огни и тусклые отсветы. А мне тепло. Просто тепло. Уютно внутри. Можно подтащить матрас ближе к окну, сесть, прикоснуться пальцами к стеклу и ощутить себя в безопасности. Почувствовать в этой пустоте себя человеком.
Свободным, сильным, живым.
Я больше не сухой лист на асфальте, который таскает по дороге ветер, куда ему только вздумается. Не мелкая серая пыль, ложащаяся на плечи хмурых прохожих осенью, которую никто не видит, потому что и без этого на улице мерзко и промозгло. Не бездомная собачонка, что скулит и подволакивает лапы от летящего вслед камня.
Я — это Я.
И Я есть. Существую. Живу.
И ничего больше не боюсь. Ведь все теперь будет по-новому.
Да. Боль все еще напоминает о себе. Но теперь она другая. Она дает мне ощущение того, что я жива. И больше не позволю меня сломить. Какая бы беда не обрушилась на голову. Как бы сильно не давила ночь темным холодным одеялом одиночества. Как бы не закладывала уши давящая безжалостная тишина.
Буду сильной. Буду новой. Счастливой. Буду.
569 дней до прибытия на Старый вокзал
Горстка земли упала на крышку гроба, в котором лежала моя мертвая мать. Еще горстка. Еще. Никто не плакал. Все молчали и ждали, когда это закончится. Чтобы позже сказать несколько добрых слов за столом и свалить уже подальше по своим делам.
Родных у нее не было. Детдомовская. Круглая сирота. Никого. Я, отчим, несколько подруг, коллеги с работы, соседка — тетя Рузана. Вздыхать по моей маме, кроме нас, было особо некому. Из нажитого у нее был лишь наш старый домик.
А еще прободная язва желудка. Потому что мама много нервничала и никогда никому не жаловалась. Любые неприятности терпела стойко и всегда молча. Молчала она даже тогда, когда ее резко согнуло от боли. Не пикнула ни разу, пока везли в больницу. Не произнесла она не звука и когда скончалась через сутки от перитонита — гнойного воспаления брюшной полости.
Я смотрела в холодную темную яму пристально, не моргая. Пыталась навсегда запечатлеть в памяти тот момент, когда по моей вине ее закапывали в землю.
Мы были слепы. Все. Были сосредоточены на себе. Никто не замечал, что ей было плохо. Что за дежурной улыбкой скрывался одинокий человек, которому тоже необходимы были внимание, участие и забота. Мы просто привыкли. К тому, что она рядом, что знает и контролирует все процессы, что умело руководит хозяйством и нашей жизнью.
Мы все были глухи и слепы друг к другу. Никто из нас не хотел замечать очевидного. Я из-за того, что чувствовала себя неуютно рядом с чужим человеком в нашем доме. Она — из-за того, что не верила, что этот человек может представлять какую-то опасность для меня.
— Как ты можешь такое говорить, Нана?! — Она в ужасе прикрыла рот рукой, обронив на пол кухонное полотенце. — Дядя Жора тебе как папа! Он воспитывал тебя с восьми лет! С восьми! — Все это шепотом. Задыхаясь.
— Мама. — Мое лицо густо покрылось краской. — С тех пор, как он увидел меня там, в ванной… — Ток. Ток. Сердце грозилось вырваться из груди. — Он…
— Бог с тобой, девочка. — Она буквально рухнула на стул. — Да он же к тебе как к дочери… Как же ты…
— Все изменилось, мама! — Я тоже старалась шептать. Надежды на то, что разговор останется между нами двоими, рушились с каждой секундой. Не этого я ждала, не этого хотела. — Он смотрит на меня так… Мне страшно!
— Не говори ерунды! Сейчас мы у него самого спросим.
— Господи, нет-нет-нет! — Вцепилась в ее рукав, умоляя.
Но мама уже крикнула:
— Жора! Иди скорей сюда!
И из гостиной послышались тяжелые шаги.
На глаза навернулись слезы. Хотелось провалиться под землю. Я отвернулась к окну.
Тихий маленький городок пах морем. Ветер трепал белое белье, развешанное во дворе. Складно так хлопал, поднимая тонкую ткань и резко опуская вниз. От этих хлопков разлетались голуби. У соседнего дома тетя Рузана громко отчитывала за что-то своего мужа. Петунии на ее клумбе вовсю набирали цвет. Розовые, белые, пурпурные. И самые красивые — коралловые. Мои любимые. Смотрела бы вечно.
— Она сказала, что ты посадил ее на колени. — Эти слова раздавались эхом за моей спиной.
— И что?
Как не пыталась отрешиться, звон в ушах только нарастал.
— Как ты могла подумать про меня такое, Нана!
— Сказала, что в шестнадцать лет девочек не сажают на колени. Оно и понятно, но ведь ты ей как отец. Я это же и сказала!
— Да я же ее чуть не с пеленок растил…
— Стыдно!
— У меня сердце прихватило!
И каждая фраза превращалась для меня в очередной отголосок. В очередной отзвук где-то вдали.
