Я же умерла.
Для всех умерла. Окончательно и бесповоротно. Мертвее не бывает.
Мелкие мурашки противными муравьями расползлись под футболкой. Еще раз оглянулась, убедилась, что слежки за мной нет, и свернула к трехэтажке, примыкавшей к складу за старым вокзалом. Все это уже напоминало настоящую паранойю. Но в моей ситуации можно было радоваться уже хотя бы и тому, что осталась жива.
Звук поездов и здешней суеты понемногу, но успокаивал меня. Мерный гул, скрежет тяжёлого металла по рельсам — просто музыка, особенно когда к ней привыкнешь. Во дворе, заваленном мусором по всей длине, окружавшего его забора, было тихо. Здесь в основном жили сотрудники вокзала и те, кому квартиры достались после сноса старого деревянного барака.
А еще там росла яблоня. Прямо посередине двора. Старая, с погнутыми ветками, покрытыми толстым слоем пыли, и крошечными серыми яблочками, которые никто и никогда не отваживался пробовать. Даже местные попрошайки. Да и зачем им? И так не плохо зарабатывали. После длинной смены на вокзальной площади они убирали таблички в сумки, переодевались в приличные вещи и спускались в метро, где их ждала обычная жизнь вполне обеспеченных хотя бы минимальными благами людей.
Сегодня под яблоней сидела девчонка. Прямо на земле. Худющая, в рваных джинсах, закатанных до колен, и засаленной синей толстовке с изображением неприличного жеста. Навалившись спиной на дерево, она гладила по спинке ту самую трехногую дворнягу. Они даже были чем-то похожи. Обе с огромными глазищами, тощие, осунувшиеся и сгорбленные под тяжестью жизни. На вид девочке было лет шестнадцать, может, чуть больше. Но висящая мешком одежда, выпирающие скулы и странная стрижка с выбритыми висками и рваными краями волос на макушке делали ее вылитым мальчишкой-подростком.
Только сигарки не хватало.
А нет, ошибочка.
В эту секунду в ее руке появилась папироса. Настоящая толстенькая самокрутка. Она повертела ее в руке, понюхала, словно по-собачьи забавно шевеля носом, и снова спрятала за ухо. Затем продолжила теребить дворняжку за загривок, время от времени ласково поглаживая.
— Чо встала?
А это уже мне. Видимо оттого, что замерла возле них и уставилась во все глаза.
— Прости… — Сглотнула, спешно спустила лямки рюкзака и принялась в нем шарить. Нащупав среди спутанных проводов поломанных наушников пакет с бутербродами, извлекла его на свет. — Вот. — Протянула ей. — Хочешь? Бери, угощайся.
Мне показалось, что это будет милым жестом. Как в свое время помогли мне, так и я сейчас могу поделиться частичкой своего скромного ужина.
— Пф. — Скривилась вдруг девчонка, оглядывая меня своими большими глазищами с ног до головы. Усмехнулась и тут же натянула маску суровости. — Я тебе кто, бомжара, что ли?
— Ой… — У меня даже воздух в горле застрял.
Как же объяснить, что я всего лишь хотела помочь?
— Слышь, ты, катись давай отсюда, пока я не встала и не наподдавала тебе под зад! — Дальше голосок, принадлежавший хрупкой девочке, стал изрыгать такие ругательства, что бутерброды от страха сами бросились обратно в рюкзак. — Милостыню будешь в церкви подавать! Поняла?! — Насупилась и склонила голову набок, точно воробей. — Вот же выдра! — И для пущего страху начала приподниматься с земли.
Я тут же попятилась назад, развернулась и бросилась со всех ног к подъезду. Ненормальная какая-то! Злющая, как цепная собака. И слова выплевывает, точно пулемёт.
— Эй, курва, стой! — Донеслось вдруг в спину. — Слышь, эй, может, деньги есть? А? Не подкинешь соточку?
Но я только прибавила ходу. Толкнув грязную металлическую дверь, вошла в подъезд. Почти наощупь, в полной темноте, нашла нужную дверь и вставила ключ в замочную скважину. Повернула. Раздался щелчок, и дверь отворилась.
В тесной прихожей рядком стояли мужские кроссовки и башмаки. Закрыла дверь, сняла с ног стоптанные кеды, поставила их последними с краю, чтобы не нарушать обувную идиллию. Перешагнула и прошла дальше. Слева в комнате было пусто. Кровать не застелена, скомканное одеяло петлей свисало до пола. На столе работал телевизор. В маленькой кухоньке тоже что-то шумело.
Через пару мгновений я уже знала, что именно. Гончар мыл посуду. Сполоснув кружку, переворачивал ее и ставил на ребристую поверхность сушки. Затем брал полотенце, поднимал кружку и промакивал капли воды, успевшие стечь по ее стенкам вниз на металлическую поверхность мойки. Снова ставил кружку, снова поднимал и вытирал полотенцем пространство под ней. В это время вода в раковине текла из крана мощной струей.
— И опять без тапочек! — Не удержалась я. Подошла ближе, взяла со стула маленькое махровое полотенчико и прижала с силой к его рукам. — Дядь Вань. Ну, зачем? Мы же с тобой вчера говорили…
Мужчина поднял на меня измученное лицо. Красный нос, слезящиеся глаза, спутанные волосы. Сжал губы, улыбнулся, а затем покосился на раковину, где с кружки, очевидно, уже стекла на поверхность мойки очередная капля воды. Он внутренне боролся, чтобы не дернуться и не вытереть ее полотенцем. Даже поздороваться со мной не мог прежде, чем это не сделает.
— Я сама. — Бросила отрывисто. Растерла его руки, отпустила и поспешила закрыть кран.
Гончар не отрывал взгляда от заветной кружки. Выдохнула тяжело и подняла ее. Он тут же с облегчением приложил полотенце к влаге под ней. Вытер. Его взгляд моментально просветлел.
— Привет. — Произнес со свистом и тут же спрятал нос под свитером, зажмурился и дважды чихнул.
— Здрасьте, приехали. Вот, видишь? Разболелся! А еще стоит тут, посуду моет. Нельзя тебе в воде плескаться, категорически запрещено!
«Особенно с твоими-то особенностями», — подумала, но вслух не произнесла.
— Так я…
— Строгий постельный режим! — Взяла его под локти и мягко подтолкнула в сторону комнаты.
Гончар привычно замер в дверном проеме. Приложил руки к дверному косяку с обеих сторон. Опустил, снова поднял, опустил и только потом пошел дальше. Повторил ритуал и возле двери в спальню. Я послушно ждала, двигаясь следом. В голове прокручивались слова Маргариты, как будто снова и снова откладываясь в памяти: «Всего лишь особенность его организма».
— Завтра мне все равно выходить на смену. — Протянул дядя Ваня, недовольно усаживаясь на постель и подтягивая к себе край одеяла. — Болеть некогда.
— Возьми выходной. Нельзя же так! — Взяла одеяло, расправила и накрыла им его по плечи. — А теперь ложись. Давай-давай. Не спорь.
— Зря я тебя пустил. — Усмехнулся он и шмыгнул носом. — Знал бы, что будешь так командовать…
— Знала бы, что сегодня будешь так гундосить, еще вчера бы занялась твоим лечением. — Нахмурила брови, давая понять, что не шучу.
Гончар послушно положил руки поверх одеяла.
— Видела ведь вчера, что тебе плохо. Веки красные, нос тоже, да еще озноб этот. — Взяла пульт, сделала телевизор тише. — Как ты, вообще, умудрился летом простудиться?
