— Пойдем, я обещала тебе помочь почистить аквариум. — Осторожно подняла руку и погладила его по голове в обратном направлении.
Кажется, помогло. Спонтанные движения замедлились, дыхание начало выравниваться. Мы встали и пошли по дорожке к дому.
Я шла рядом, наблюдая беспомощность и некоторую растерянность, написанные на лице мужчины. Вдруг стало ужасно стыдно, что не могу бывать с ним чаще. Он так одинок. Разбит настолько, что, кажется, еще чуть-чуть и его будет уже не собрать, как ни старайся. Гончар шел, наступая на каждую плиточку. Все, как обычно. Только в сильно ускоренном темпе.
Теперь к общей взвинченности прибавилось еще и пожимание плечами. Он дёргался и словно что-то бормотал себе под нос, а временами даже ворковал, как голубь, произнося что-то нечленораздельное, то и дело, прочищая горло и шмыгая носом.
— Чокнутый псих! — Донеслось со спины возле самого дома. — Одержимый! Вколи себе чего-нибудь, у тебя по ходу опять ломка!
И булькающий смех.
Я обернулась. Снова та девчонка, оборванка. Снова с собакой под деревом и с сигареткой в зубах. Мне хотелось крикнуть ей в ответ что-нибудь обидное, но пришлось сдержаться, чтобы не заводить дядю Ваню еще больше. У него и так вечером голова будет беспощадно болеть от этих непрекращающихся сотрясаний.
Чем сильнее стресс, тем больше он дергается, причиняя себе физическую боль. Мышцы перенапрягаются, руки покрываются синяками от ударов о различные предметы. Нам это ни к чему.
Поэтому я просто выразила одним гневным взглядом все, что думаю об этой девчонке, отвернулась и погладила мужчину по спине. Осторожно, деликатно. Если верить моим наблюдениям, это точно должно было помочь от пожимания плечами.
* * *
Скребком с металлическим лезвием, я соскребала мутный водорослевый налет, образовавшийся на стекле аквариума. Дядя Ваня готовил сифон, чтобы слить воду.
— Врачи советовали давать им имена. — Он рассмеялся, указывая на серебристую глазастую рыбку с красным пятнышком. — Поэтому, это Володя. Знакомься.
— Привет, Володя, — хихикнула я.
— Это Ульяна, Антонина и Ираклий.
Эти имена заставили меня согнуться напополам от смеха.
Мне нравилось, что он почти успокоился, ухаживая за своими любимцами. Тики преследовали, их нельзя было устранить навсегда, но когда они пропадали хотя бы на время, Гончар становился похож на самого обычного человека.
— Это Амвросий, Турсунбек и Павел Геннадьевич — так звали одного из моих коллег. Он попал под поезд.
Не удержавшись, я все-таки хрюкнула со смеху.
Все эти тики — они были для него таким же естественным, как просто дышать. Мозг работал чуть-чуть не так, как у здоровых людей. Этакий персональный ад, который ты не заказывал, но вынужден принимать.
Все началось в детстве. Никто не знает, почему. Говорят, что «ген болезни» передается по наследству в пятидесяти случаях из ста. Мама с папой были здоровыми и не помнили, чтобы кто-либо из родственников страдал когда-то чем-то подобным, но доктор их заверил: «если прадедушка нервно кашлял, когда прабабушка спрашивала «где зарплата?», то все может быть».
Синдром развивался сверху вниз. Сначала голова: появлялись моргания, кивки, гримасы. Затем к ним присоединились руки, живот, дальше — непроизвольные движения ногами. И наконец, звуки. Куда ж без них. Тики вызывали боль в мышцах, изнеможение, и только сон мог дать облегчение, но лишь до следующего утра.
Ужасное состояние. Ты не можешь спрятать это, и сам спрятаться не можешь тоже.
В школе Ване было очень тяжело. Из-за тиков он не успевал за одноклассниками, а один из преподавателей даже высмеивал его болезнь: передразнивал, оскорблял и наказывал перед всем классом. «Не будешь учиться, станешь таким же дебилом, как Гончар», — говорил он ученикам.
На фоне растущего напряжения усиливались и гиперкинезы. Появилась острая потребность дотрагиваться с надавливанием и прощупыванием. Если мальчику не давали дотронуться до «так необходимого ему предмета» тик переходил в тяжелую форму с подергиванием и травматизмом.
Но Иван снова и снова учился жить с этим заболеванием и не жалеть себя. Тики менялись, какие-то появлялись, другие, к счастью, исчезали безвозвратно. Так как специфических лекарств не существовало, он экспериментировал с существующими — нейролептиками, от которых спал по восемнадцать часов в сутки, и поддерживающими препаратами, которые помимо прочных других побочных действий еще и сильно снижали давление.
Так он и решил отказаться от лечения вовсе. А значит, возможность быть самим собой противопоставил спокойствию общества. Прохожие частенько обзывали его наркоманом, соседи обвиняли в якобы агрессивном поведении из-за внешних проявлений болезни, собственная бабушка несколько раз даже пыталась изгонять из него дьявола. Но Иван все же не бросал попыток получить образование и найти свое место в обществе, хотя и нередко мечтал о возможности иметь стерильный бокс для передвижения среди людей, где хватало хамов и прочих неадекватно реагирующих на него экземпляров.
Я застыла у окна, наблюдая, как девочка-беспризорница, гладит трехногую дворняжку. Вроде не конченая дрянь, ведь чувствует же что-то, животных любит. Видно, просто некому было ее воспитывать. Или она совсем еще ребенок, глупый, неразумный. Ведь понимание и принятие того, что другой человек не такой, как ты, — это исключительное достижение взрослого человека.
— Лекарства нужны здоровым, чтобы они не замечали больных. — Бросила в сердцах, отворачиваясь от окна. — Раз не умеют на них нормально реагировать. — Добавила, уже понимая, что снова нечаянно подняла не совсем приятную для него тему. И прикусила язык.
Гончар сделал вид, что не услышал. Принялся молча сливать воду из аквариума. Видимо, устал уже пенять на судьбу, принял ее такой, какая есть.
Да. Дядя Ваня был для меня никем. Но я почему-то остро чувствовала теперь какую-то ответственность за него, беспокойство, тревогу. А временами даже казалось, что без меня мир просто рухнет ему на голову.
Илья
Моя душа теперь бьется в ней.
Никаких сомнений.
Там. В нескольких сотнях километров, в городе, где осталась она.
А я здесь… Без возможности позвонить и услышать тот самый голос. Чуть не тронулся умом, честно. Не помню, как трассу одолел, но точно с ее образом перед глазами. Пролетел быстрее ветра, даже препятствия все будто мне подыгрывали: гребенка показалась гладкой, подъемы пологими, ямы совсем не глубокими. Даже песок, вылетающий из-под колес напевал какой-то знакомый мотив.
Все пело. Мои сердце, душа, сам я.
Летел десять часов, как оголтелый, на своем фургоне, только бы быстрее увидеть ту, что смотрела на меня с фотографии, да так, что невозможно было не умиляться. Ту, перед чьей красотой чувствовал себя беспомощным, точно ребенок. Ту, которой нарвал цветов в поле у дороги, как последний болван.
