Я посмотрел наверх. Лестница, множество металлических ступеней вдоль стены, и на самой верхней площадке дверь. Точно! Кинулся туда, быстро взобрался по ним, не боясь поскользнуться и сорваться вниз, и замер только у самого входа. Рука крепко обхватила железную ручку, сердце затрепетало в груди. Столько всего мне нужно ей сказать, о многом поговорить…
Но едва отворил дверь, на меня напало оцепенение. Темное помещение, тускло освещаемое огнями улицы через большое окно, выходящее прямо на город. Тишина, прерываемая лишь мерным стуком капель о стекло и тонкую крышу. И запах. Повсюду ее запах, такой знакомый и уже родной. Теплое море, его соленый привкус на загорелой коже, нежный и чистый аромат земляники, исходящий от мягких длинных волос.
Он меня завораживал, абсолютно лишая самообладания. Я еще не видел ее, но уже знал, что игра проиграна. Забыты все слова, заученные до зубовного скрежета, растеряны все умные мысли, которые разрывали голову все эти дни, рассудок потерян.
Едва вспыхнула молния, осветив на пару секунд темный чердак, я, наконец, увидел ее. Она стояла там, где и ожидал ее увидеть — посреди комнаты. Миниатюрная, с мокрыми лентами черных волос, сползающих по плечам. С чуть выступающими скулами и мягкими очертаниями подбородка, придающими ей немного печальный вид. С большими, миндалевидными карими глазами и нежными пухлыми губами.
Когда опять стало темно, я уже не мог забыть того, что видел. Ее тонкую шею, обнаженное по пояс тело, тонкие руки, метнувшиеся к груди в попытке прикрыться. Узкие бретели черного бюстгальтера, впивающиеся в плечи, и шелковое кружево, не способное скрыть от глаз красивые округлости.
Я опустил голову. А перед глазами все еще стоял ее взгляд. Дождь повсюду. В небе, в воздухе, в ее волосах и прекрасных глазах. Дождь, в который хотелось окунуться. Плюхнуться с разбега, чтобы согреться. Ведь каждая капля в нем — это маленький лучик солнца, теплый, гостеприимный. Она сама — дождь. Такой, под которым хочется танцевать, целоваться и быть безгранично счастливым.
— Я пришел, чтобы сказать… — едва нашел нужные слова, стоило ей только подойти ближе.
С трудом поднял взгляд.
— Не надо, — попросила тихо и подошла совсем вплотную.
Нет, надо. Ты должна все знать.
Но было уже поздно. Она не дала мне опомниться: мягко потянула за край футболки, вынуждая наклониться. И пока я любовался ее гладкой кожей, светящейся в тусклом свете ночных огней, ее блестящими губами безупречной формы, воображая, какими они могут быть на вкус, она поцеловала меня.
Так неожиданно смело и крепко, что чуть не свалила с ног. Поглаживая ладонью шею, прижимаясь к груди и призывая откликнуться. И я не смог устоять… К черту все! Ныряя в сладкий запах ее кожи, притянул к себе и ответил. Со всей нежностью и страстью, на которую был способен. Не боясь того, что будет потом. Не боясь ослепнуть от ярких красок, которые закружили нас, едва мы соприкоснулись губами.
Поцеловал ее так, как не поцеловал бы никто другой. Так, чтобы, дрожа всем телом, заявить — «это Я». Наклонился ближе, притянул ее голову к себе, зарылся пальцами в волосы.
Так целуют, когда хотят признаться без слов. Такие поцелуи дарят тем, кто значит для тебя все. Так прижимают, чтобы больше не отпускать и навсегда стать единым целым.
Пламя. Огонь. Наш персональный ядерный взрыв.
Таких поцелуев никогда не бывает достаточно. Хочется целовать, целовать, больше, еще и еще. Говорить «люблю» одними прикосновениями, бережными и чуткими. Люблю! Тону в лучах твоего света и тепла. Больше всех на свете люблю!
Хочу на руках носить, жалеть, защитить от всех бед. Пить тебя, как воду, дышать тобой, точно воздухом. Раствориться, сгореть в любимых объятиях и восстать из пепла. Лишь бы с тобой.
Мы оба будто попали в невесомость. Перестали соображать, оторвались от земли и взлетели к небесам. Еще немного, еще, и из глаз посыпались бы искры. Но вдруг она замедлилась, начала отстраняться и стала хватать ртом воздух. Я продолжал тяжело дышать, пьяный от запаха ее кожи и теплого летнего дождя, напитавшего помещение.
Ее рука нежно скользнула по моей щеке, задержалась на скуле, глаза часто заморгали, с губ слетел вздох.
Я догадался, куда она смотрит. И внутри сразу все заболело. Не меня целовала. Не мне отдавала всю себя. Испугалась, разглядывая лицо, на котором не находила и следа от шрама, который я оставил своему брату одним яростным ударом. Моя кожа была чистой, и теперь она тоже видела. Я понимал это по ее взгляду, обеспокоенно блуждающему по моему лицу, волосам, одежде.
Мои руки ослабли. Сердце подскочило к горлу, забилось отчаянно и рвано. Она не вырывалась, но больше не была со мной. Продолжала изучать, кусая губы. Медлила, словно ждала чего-то. Моего признания. Я поступил неправильно, даже гадко. Я только что украл поцелуй, предназначавшийся Кириллу. Разочаровал ее снова. И подписал себе приговор.
Отстранилась, сделала шаг назад, пытаясь осознать, что произошло. Затем тяжело вздохнула и замерла. Уголки ее рта поползли вверх в нервной улыбке, в глазах застыли слезы.
— Илья… — Произнесла, мучительно содрогнувшись.
И скрестила руки на груди, пытаясь прикрыться.
— Да. — Кивнул, не осмеливаясь больше смотреть ей в лицо.
Нана
Мои руки больше мне не подчинялись. Сначала метнулись к груди, потом вяло повисли по бокам, затем бросились к горящему лицу. Что-то нужно было ими делать, но я точно не знала, что. Положила на голову, но и там им совершенно не было места. Не так. Неправильно. Все это абсолютное безумие. Помассировала пальцами виски.
Шок.
Попятилась назад, задыхаясь от волнения. Наклонилась, нащупала футболку, судорожно натянула на себя. Губы по-прежнему жгло от его поцелуя, на месте сердца зияла рваная рана. Я почти физически ощущала, как жар, разлитый по всему телу, через это отверстие наполнялся холодом.
Они морочили мне голову. Издевались. Что за игры такие? Жестокие, эгоистичные. Я отдала свое сердце, а его просто взяли и разбили.
— Как? — Выдохнула, не сводя с Ильи глаз.
А вместо обычного звука из моего рта вырвалось пугающее карканье, стон, противный металлический скрежет.
— Я… — начал он, но я взмахнула руками, призывая его замолчать хоть на мгновение.
Голова раскалывалась, паника нарастала. Стыд, ужас, непонимание, неприятие — все перемешалось. Казалось, если он произнесет сейчас хоть слово, мне придется наброситься на него с кулаками. Я была дезориентирована, растеряна, напугана. Не знала, как реагировать.
С одной стороны, все начинало складываться в логическую цепочку, обретало хоть какой-то смысл. Я могла бы их отличить, если бы допускала хоть малейшую возможность того, что их может быть двое. Вместо этого, все это время мне приходилось разрываться от невозможности мысли, как в одном человеке может одновременно уживаться столько личин.
