— Все хорошо…
Магия зверя залечивала раны с каждым стуком сердца Геры, все еще неподвижной, но уже едва заметно желающей его дальнейших прикосновений. Боль пропадала, исчезала, испарялась вслед паутинкам слюны, касавшейся ее тела.
Магия женщины сплеталась с его, зовя вековечным зовом, влекущим даже убийцу-оборотня. И он опустился ниже, все еще рыча, заставляя ее невольно вскрикнуть. Копья его когтей были острее бритвы. От белья, срезанного ими, осталась лишь вспышка нового шрама. Но и тот уже затягивался, смоченный его языком обильно и страстно.
Чудовище. Монстр. Зверь.
Но он был ее зверем. И это сейчас решало все.
Ее пальцы вцепились в ковер, зная дальнейшее и, как всегда, гадая об одном… Сможет ли она остановить чудовище, спеленать своей женственностью, пленить горячей страстью, изменить его природу самопожертвованием и лаской…
Она не смотрела вниз, закрыв глаза и широко разведя бедра. Гера боялась его, как боялась уже не раз и, как и всегда, жаждала чудовищно прекрасного наслаждения, сплетающегося со страданием и ужасом.
Никакой хлыст не жалил больнее черно-ониксовых когтей. Никакая веревка не стягивала опаснее ожидания сахарно-белых клыков. И ужас, всегда плещущийся вперемежку с наслаждением, подстегивал горячее самого жаркого капающего воска.
Стоило сейчас чему-то пойти не так, стоило магии серебряной полной луны захотеть, и все. Вспышки станут недолгими и ало-багровыми. В тон ее смерти, густо пахнущей кровью и плотью в огромной пасти.
Оборотень замер, обдав сухим обжигающим дыханием. Коснулся влажным ищущим носом, надавил кончиками верхних зубов на низ живота.
Гера задрожала, ожидая… Слушая мокрый сочный звук сомкнувшейся и вновь разверзнувшейся пасти, скользкое движение языка, прошедшегося по каждому из бесподобных живых ножей. И… тихо охнула…
Алое блестящее полотно коснулось ее. Шершавое, горячее. Прошлось совсем рядом с набухающей сочной плотью, вот-вот только спрятанной под тонкой кожей. Язык самым кончиком задел расходящийся на половинки и раскрывающийся бутон. Смешал слюну с ее росой, чистой и прозрачной, без слов говорящей о желании.
Гера охнула еще раз, сильнее, повела бедра чуть вниз и навстречу, желая раскрыться, полностью и почти невозможно. Оборотень шумно вздохнул, втягивая в себя не только лишь запах, но уже и ее вкус. И было в этом его вздохе что-то такое узнаваемое для нее, человеческое и родное, отчего у нее тут же все сжалось внутри.
Зверь чуть замер, дыша в такт ударам ее сердца, и темной тенью скользнул вперед. Она старалась не смотреть, прятала страх за решетками пушистых ресниц и оковами готовых брызнуть последних слез.
Гера видела лишь блеск, когда мокрый горячий красный лист снова вернулся к ней. Растворилась в волнах, растекающихся внутри, пронизывающих теплом и раскаленными иглами наслаждения от шеи и до напряженных пальцев на ногах.
Она отдалась ему, плюнув на все и ловя эту ночь, страшную, опасную и прекрасную.
Он касался ее как хотел. То накрывал широкой шероховатой простыней, то проводил самым кончиком, мешая между собой себя и ее, сейчас превратившихся во что угодно, кроме глупо звучавшей влаги. В розовое благоухающее масло, в сладкий первый мед, в утреннюю луговую росу, в текущие капли дождя на пионовом бутоне.
Гера закрыла глаза и слушала звонкую песню, эхом отдающуюся внутри нее после каждого прикосновения и становящуюся все сильнее.
Стук сердца как ход часов. Ее собственные давно шли вместе с висевшими в вестибюле. Минуты сплетались в дни, дни растворялись в месяцах, месяцы плавно перетекали в саму жизнь. Другую, изменившуюся, полноцветную, странную и страшную, и такую… настоящую.
В прошлой она смущалась сама себя, своей естественной красоты, бывшей всюду, а не только в милом лице и вырезе платья. Боялась желаний, боялась слов о них, боялась мыслей, не вяжущихся с общими. Не желала ощущать себя женщиной полностью, покорно следовала навязанному кем-то. Не раскрывалась не только душой, но даже боялась раскрыться телом. Чтобы не оттолкнуть, чтобы не показаться странной или испорченной.
Здесь, в мягком полусвете ламп, рядом с горой мускулов и запахом зверя, такие мысли умирали не родившись. И стук часов ее жизни, отдающийся уже даже не первый год, нравился Гере куда больше прочих, оставленных за спиной.
Нравился всем, включая свои желания и отношения к самой главной сути ее женственности. Той, где сейчас влажно и обжигающе двигалось ужасное чудовище, остановленное лишь ее секретом, ее красотой, вкусом и запахом. И теперь Гера точно знала одно: она прекрасна везде. Везде.
Тепло раскручивалось как торнадо. Подхватывало на мягких крыльях и тут же ныряло вниз, заставляя вздрагивать от острых режущих моментов предвкушения, которое было сильнее даже такого долгожданного финала. Зверь, сейчас бережно ласкающий ее между бесстыдно широко разведенных бедер, мокрых внутри от ее желания и от него самого, уже не хотел убивать. Магия женщины боролась с кровавым колдовством полной луны. И потихоньку побеждала.
Она смущалась себя, когда-то давно. И потому не могла понять единственного раза, когда глаза мужчины не отрывались от того места, где он только что был. Ей хотелось свести ноги вместе, не давая ему рассматривать, словно бы там, меж разведенных гладких бедер, у нее было что-то постыдное. Хотелось переключить его внимание, скорее прикрыть наготу.
Но он на удивление вдруг стал первым в жизни, кто оказался мягок и нежен. И первым, кто указал на то, как в глазах мужчины тихо и мирно может плескаться только лишь наслаждение от видимого им. Первым, кто объяснил одним лишь взглядом, что женское естество может и должно быть тем, на что можно смотреть и смотреть. Хоть целую вечность.
И именно этот нежный, чувственный, окруживший ее заботой мужчина, становился в полнолуние диким зверем. Способным убить, разрывая на части когтями, любого, кому не посчастливилось попасться ему на глаза. Насмешка судьбы, не иначе. Она так и подумала в ту ночь, когда ей впервые открылась его страшная пугающая тайна.
Гера закрыла глаза и отдалась ощущениям. Влажная и едва шероховатая пытка охватила ее полностью. Мерно гудящее дыханием чудовище пока забыло жажду крови. Новая, заставляющая зверя изредка взрыкивать, жажда тоже переливалась блеском влаги. Но другой. И женщина желала ее уже не меньше чудовища.
Горячее, мокрое, неторопливое и быстрое алое мучение продолжалось. Язык оборотня скользил по бедрам, по животу, по дрожащим мускулам ее уже совершенно мокрого зада. Задерживался, замирал, заставляя чуть стонать, желать возвращения, и почти умолять его направить к полыхающему огню, желающему разгореться во всю мощь.
Зверь глухо ворчал, скользил, замирая в самые нужные мгновения. Гера не смотрела вниз, не смотрела в стороны. Она просто лежала, полуприкрыв глаза и впиваясь пальцами в ворс ковра. Волна за волной накрывали все сильнее. Заставляли разводить ноги еще и еще шире, призывая зверя вернуться и достать каждый, самый скрытый тайник стонущей плоти.
