Она сидела сверху, проливаясь на него собственной смазкой и еле пахнущей лилиями и лотосом водой, возникавшей ниоткуда. Вода бежала по ее телу вниз, игралась с дрожащим втягиваемым животом, обегала бесстыдно раскрытые бледно-розовые створки, покрытые прозрачными каплями, стремящиеся к матово-кофейному живому змею, алеющему наконечником, блестевшим в ответ.
Вода смешивалась с парящим прозрачным огнем, тихонько выходящим из него. Остужала, проникала внутрь, растекалась тонкой пленкой по играющим мускулам.
Нея улыбалась, прижимая палец к его губам, просившим быть осторожнее. Насаживалась, прижимаясь сильнее и превращаясь в шторм, волнами бьющийся о живот Федора. Нея билась и кричала, забывая об осторожности, разбрызгивая вокруг себя алмазные капли. И Федор уходил все глубже и глубже, рыча в ответ, глядя в ее глаза, не помня о главном…
И когда Нея вдруг, в один момент, стала в его руках живым факелом, не сумев погасить пламя, рванувшееся к ней со всех сторон и вспыхнувшее даже внутри… Федор тоже ничего не смог. Ничего… Он просто хватал руками пепел, бывший когда-то его единственной в жизни любовью, сжимал в ладонях и не мог поверить, что обратного пути нет. Что сам сделал это. Сам погубил ту, на которую не мог надышаться. Ту, которая заставляла сердце биться быстрее. Которая была смыслом всей его жизни.
И теперь стала ничем. Пеплом, воздухом, пустотой.
Он рыдал, не желая поверить, что больше не увидит ее глаз, не услышит голоса, не сможет прикоснуться к нежному бархату кожи. И наказывал себя долгими сотнями лет одиночества и изгнания, не показывая никому слез и боли, что таились внутри, не затихая ни на секунду. Пока просто не стал каменной скалой с оголенными нервами и израненной душой. Пока, наконец, не посвятил себя служению Отелю, чтобы больше не владеть собственной душой и не чувствовать. Никогда. И ничего.
— Теперь вы понимаете? — Богиня смотрела на двух водных сестер, сидевших на высохшем камне. — Понимаете? Он жил с этой болью, винил себя и потому не хотел оправдываться. Пытаясь искупить годами одиночества свой грех.
Веки, налитые свинцом, никак не хотели открываться. Тяжелые, будто пудовые, они ощутимо давили на зрачки. Девушке пришлось сделать усилие, чтобы разлепить их. И все изменилось.
Свет. Яркий, слепящий, впивающийся в радужку тысячами колючек. Он растворял в себе все вокруг. Взрывался ядовитым белоснежным фейерверком прямо над ее головой. В совершенно темной комнате.
Она зажмурилась, пытаясь вспомнить хотя бы что-то. Где она? Как там оказалась? Странно, но ей почему-то совершенно не хотелось двигаться. Хотелось лежать, растворяясь в баюкающей неге, разлитой медом по телу. И спать. Спать.
Мышцы приятно потягивало. Истомой. Сладкой, тонкой дрожью, похожей на возбуждение. И теплом, подобным тому, которое обычно расслабляет нагретое лучами солнца тело на пляже.
Шевельнув пальцами, Лиза вдруг поняла, что ее руки закреплены чем-то над головой. Дернула плечом. Затылком, лопатками и копчиком одновременно вдруг ощутив ледяной металл, которого касалась ее голая спина.
Так странно. Приятно. И совсем не хотелось вставать. Двинула ногой. Ничего не получилось. Привязана. Что же… Как же это…
Девушка открыла глаза, готовая зажмуриться от яркого света, но его уже не было. Лампочка поднялась высоко к потолку. Покатому, мраморно-белому. С огромными крюками, закрепленными с двух сторон. Лиза метнулась, извиваясь всем телом, но тотчас была остановлена веревками, перетягивающими конечности. И замерла, разглядывая светлую плитку на стенах. Не зная, с какой стороны ожидать угрозы. Дрожа уже от ужаса. А в подсознании кто-то тихим мягким голосом продолжал шептать: «спи… спи….»
Она знала это помещение. Уже видела раньше. И была в курсе участи тех, кто оказывался здесь до нее, на этом столе. И не трудно было догадаться, кто притащил ее сюда и связал голую. Ведь она сама ее впустила, позволив затуманить свой разум. Позволив подчинить свою волю.
Черная тень отделилась от стены и бесшумно двинулась к ней. Сначала медленно, осторожно, скользя бурыми всполохами по плитке. А затем порывисто и резко, в одно мгновение оказавшись возле стола и обдав сладковатым запахом духов. Женских, таких знакомых. До ужаса.
Лиза подняла глаза, уже зная, кого увидит перед собой. И все равно не смогла сдержать вскрик. Настоящая Кармилла была страшна.
Бледно-прозрачная кожа. Тёмные нити сосудов. Почти чёрные глаза. Выступившие скулы и заострившийся нос. Клыки, что не спрячешь за серыми губами. Когти, смахивающие на кинжалы. Жуть и страх. Не киношные, настоящие. Здесь, возле нее.
Рука Кармиллы, затянутая в тугую кожу перчатки, поднялась вверх и изящно потянула за завязки плаща-накидки. Тот с шелестом упал к ее ногам. Красный, как и платье, что было под ним. Отделанное шелком, изысканной парчой, нарочито помпезное и роскошное. Рука снова взметнулась и прошлась, подрагивая пальцами, в сантиметрах от лица девушки. Она пахла хищником. Пахла смертью… И страхом.
Герцогиня опустила голову, глядя на распятую перед ней на столе голую девушку, и медленно втянула носом аромат ее кожи. Бархатной, нежной, такой юной. В глазах мелькнули умиление и восторг. Так смотрят на самый лакомый кусочек, который прекрасен настолько, что его жалко съесть. Просто кусок парной вырезки, но какой. Способный принести столько удовольствия, тая на языке, обволакивая ароматом, наполняя вкусом.
Когда Кармилла прикрыла глаза в предвкушении, Лиза вдруг дернулась. Сильно, до боли в запястьях, в отчаянной, но такой безнадежной попытке хотя бы свести вместе бедра. И затряслась всем телом в испуге, осознавая, что это конец.
— Древняя… — В руках герцогини показался острый клинок. — А этот аромат…. — Она мечтательно склонила голову набок. — Твоя кровь пахнет не страхом, не болью. Нет. Она пахнет молодостью. Пахнет сразу сотней лет, которые прибавятся к моей жизни, когда я напьюсь ею.
В темноте хищной улыбкой блеснули острые клыки. Рука с ножом приблизилась к телу девушки и неспешно прошлась от смуглой румяной щеки вниз к тонкой шее. Чувствуя пульсирующую под кожей кровь, толчками бегущую по артериям. Холодным металлом впилась в мягкую ямочку между ключиц и скользнула ниже.
Клинок рисовал на девушке самой смертью причудливые узоры, заставляя вздрагивать и покрываться липким потом. Прочертил полоску от шеи до трепещущего соска, остановился, взрезая кожу своим бесстрастным острием. Блеснул, отражая огонь свечей. И двинулся ниже, к разведенным подергивающимся бедрам.
Наточенное лезвие спустилось меж ровных аккуратных складок, задев кончиком маленький розовый бугорок и заставив девушку испуганно выгнуть спину. Остановилось, коснувшись горячей влаги, и неторопливо заскользило вверх по бледной коже внутренней части бедра.
Лиза расслабила челюсть, позволив громко застучать зубам. Кармилла улыбнулась, довольная своей пыткой, и остановилась. Посмотрела на девушку с такой любовью и благодарностью, коих удостаивался прежде лишь жертвенный барашек, и выдохнула.
