— А если это будет честный ревизор? — ворчу я.
— Честных ревизоров не бывает. — Настя откидывается на стуле с видом, будто знает о ревизорах все.
— Как Гоголь подводит нас к этой мысли, что ничего на самом деле не изменится?
— С самого начала они всё делают по привычной схеме, как обычно. Значит, они всегда так делали. Значит, и с настоящим ревизором будет точно так же, — отвечает кто-то, и Галя одобрительно кивает.
Все кивают. Все согласны.
— То есть тут речь об истории коррупции в России, да? — спрашивает Галя, листая журнал.
Одноклассники снова кивают с таким пониманием дела, будто самолично давали взятку ревизору. Галя ставит мне четверку. Надо бы поставить трояк, но ей меня жалко.
— В четверг жду от вас сочинений по «Ревизору», список тем у вас есть, — говорит она, и раздается звонок.
Я хожу на все уроки, даже на факультативы. И в академии не пропускаю ни одного занятия. «Следует ходить в школу», — стучит у меня в голове, как только появляются мысли, что можно сбежать со скучного урока, сказав, что болит живот, а порисовать в кафе недалеко от дома полезнее, чем сходить на занятие в академию. И я не прогуливаю и прилежно делаю все уроки. На переменах я смотрю в окно, и каждый раз, когда вижу на улице женщину, похожую на маму, у меня замирает сердце, но каждый раз разочарованно понимаю, что это не она. На самом деле я ищу ее каждую секунду — на перемене, в столовой, по дороге домой и в академии. Сидя за партой и за мольбертом.
Я жду и надеюсь. Ожидание и надежда выматывают, тем более что ничего не происходит. Последние дни я все чаще оглядываюсь на улице, и Настя и Ваня начинают что-то подозревать. И расспрашивают всё пристрастнее, хотя я горячо их заверяю, что все в порядке.
Но вот после урока литературы, на котором я получаю четверку по «Ревизору», мы втроем уходим в столовую, а когда возвращаемся, Костя, Ванин сосед по парте, сообщает, что меня искал «какой-то мужчина».
— Какой мужчина?!
— Да обычный, очень высокий, — Костя не особенно обращает на меня внимание, у него в наушниках играет музыка. — Я решил, твой отец.
— Мой отец не высокий.
— Ну не знаю. Он что-то положил в твой рюкзак. Я подумал, ты забыла дома ключи или телефон.
Я кидаюсь к рюкзаку. В животе резь, а перед глазами расцветают и вянут черные лилии, я отгоняю их и перебираю вещи, снова и снова. В одном отделе — карандаши и альбом, в другом — тетради, пара учебников, ручки. В маленьком кармашке — телефон.
— Нина, что такое? — спрашивает Ваня. Они с Настей стоят, закрывая меня от остальных. С ними безопасно. Они не предадут.
— Мне приходят эсэмэс от мамы, — охрипшим голосом произношу я в ту секунду, когда раздается звонок.
Близнецы молча собирают свои и мои вещи и выводят меня из класса.
— У Нины болит живот, мы отведем ее домой, — говорит Настя учительнице математики, с которой мы сталкиваемся на входе.
— Почему вдвоем? — недовольно интересуется та вслед, но они молча тащат меня к лестнице.
Обшарпанный туалет на первом этаже. Окно распахнуто настежь. Я сижу, прислонившись к стене, с закрытыми глазами, чтобы не видеть лилии, и рассказываю. Они внимательно меня слушают. Всего я не говорю, знать все им незачем. Только о таинственных посланиях.
— Ну не знаю, — наконец говорит Настя. — Это может быть кто угодно. И тем более зачем эта таинственность, если она в городе? Почему она не придет или не позвонит?
— Не знаю. Я ничего не понимаю, — шепотом отвечаю я.
— А что за мужчина приходил?
— Не знаю, — повторяю я.
— У охраны есть камеры слежения, — говорит Ваня, и мы, ни секунды не медля, отправляемся к охраннику.
Пост охранника — у входа. Он с сомнением нас выслушивает. Мы оторвали его от чая и печенья. Ваня объясняет, что в класс заходил незнакомый человек. Объясняет, что ничего не пропало, но нам очень нужно знать, кто приходил.
— Может, это ее отец? — охранник кивает на меня.
— Нет, он бы позвонил, и он не высокий, — отвечаю я.
— Ну, или брат, или другой родственник? — с надеждой предполагает он, глядя на чашку.
Я отрицательно мотаю головой. Почему-то вспоминаю, что дядя Леша был высокого роста. На фотографиях он на голову выше всех остальных.
— Вообще-то для просмотра нужно заявление, — охранник колеблется, но видно, что ему тоже интересно, и вскоре мы запускаем видео.
Знакомое крупное зерно; я сжимаю зубы. Школьный холл, двор. Школьники входят и выходят, кто-то курит за углом (охранник качает головой и цокает). Никаких признаков высокого человека.
— Ничего, — разочарованно говорит Настя.
— Подождите, а у черного хода есть камера? — спрашиваю я.
— Соображаешь! — крякает охранник. — Нет, не просматривается.
Мы идем к черному входу, и он действительно открыт. Ваня раздраженно спускается с обшарпанного крыльца:
— На кой тут вообще камеры и охранник!
Мы знаем, как незнакомец вошел в школу. Но зачем он приходил? И кто он? Мы идем ко мне домой — мама близнецов сегодня работает из дома, и, если увидит их, им влетит за прогулы.
Настя и Ваня атакуют, и мне приходится выложить все, что я знаю сама. О том, что рассказали Клочков и папа. О том, что папу подозревали. О том, что я нашла в маминых старых документах.
— Думаешь, это мог быть дядя Леша?
— Может быть, — пожимаю плечами.
— Честно говоря, это все больше похоже на розыгрыш. Или подставу. Тебе кто-то пишет сообщения, чтобы выяснить, знаешь ли ты что-то о матери, — говорит Ваня. Он все время молчал. Мы внимательно его слушаем, потому что он математик, а у математиков, как известно, все в порядке с логикой. — Этот кто-то тоже ее ищет. Посмотри, — он разворачивает к нам мой ноутбук, по которому щелкал все время разговора. — Это сервис доставки эсэмэс-сообщений. На номера некоторых операторов можно отправить анонимно и бесплатно, за другие надо платить. Сомневаюсь, что отправителя можно как-то отследить, даже если он оплатил сообщение.
Словно подтверждая его слова, наши с Настей телефоны запиликали. Я посмотрела на свой: «Сообщение отправлено через интернет. Возможно, это мошенничество. «Пойдем в кино вдвоем?»» Настя прочла свое сообщение и попыталась ударить брата в живот, но он отбил ее руку.
— Пойдем, — сказала я.
— Что? — не поняла Настя.
— Ничего. Задумалась и ерунду болтаю. Кому еще кофе?
— Шутишь? Четвертую кружку? В жизни столько не пил, — Ваня поднялся, потянулся.
— А я привыкла, — ответила я.
— Нам родители бы не разрешили.
— Мой ничего не говорит.
